Мы живем рядом - [6]

Здесь счастье — птицею родиться,

Их любят все, их кормят все,

Им ставят в блюдечках водицу,

Их умиляются красе.

У них есть все в селе, в столице,

Чтоб жить, от радости крича, —

Все то, что человеку снится,

Да, только снится по ночам.

Тонга

Смотри, какой веселый конь

Запряжен в тонгу[6] — легкий станом;

Скорее сахар на ладонь,

Пускай тряхнет своим султаном,

Пускай копытом стукнет он,

Чтоб ленты в гриве задышали,

Всех бубенцов раздался звон,

Пестрей кашмирской пестрой шали.

Потом на тонгу, в добрый путь,

Где все не так, где неизвестней.

И мы помчим куда-нибудь,

Куда-нибудь — в рассказ иль в песню.

Чтоб этой дружеской земли

Поэт сказал с улыбкой брата:

«Они веселье принесли,

Страны счастливой делегаты!»

Встреча в Читтагонге

Эти женщины, все в голубых и зеленых,

В желтых сари[7], усевшись рядами вокруг,

Не сводили с тебя своих глаз восхищенных,

Брали за руки, словно сестру.

Говорили смуглянки тебе молодые:

— Правда, все у вас так же красивы, как вы?

Мы советскую женщину видим впервые.

Читтагонг — это так далеко от Москвы!

Мы хотели б, чтоб вы приезжали к нам чаще...

Сделать так, чтоб гостили вы долгие дни,

Как подруга, сестра у сестер настоящих,

Мы не можем, — печально сказали они. —

Но мы жаждем услышать о женщинах ваших,

О стране, обо всем просим вас рассказать... —

В твой рассказ, что одной только правдой украшен,

Засмотрелись смолистого блеска глаза.

И казалось тебе: говоришь ты долинам,

Где белеют жасмина цветы в волосах,

Где от горя потрескался ржавый суглинок

И, как слезы, в лугах накипает роса.

Солнце джунглей становится желтым и тусклым

Перед гордым сознаньем, что здесь, в тишине,

Что тебе довелось — первой женщине русской —

В эту глушь говорить о Советской стране,

Говорить о великих работах, о счастье

Быть собой, о любви, исполненьях мечты...

А сидела ты в синем обычнейшем платье,

Где по синему полю белели цветы.

Эти женщины, все в голубых и зеленых,

В желтых сари, как дети, сияли они:

Ты казалась им сказкой, в такое влюбленной,

Что одним сновиденьям сродни.

Ты казалась такой им, что нету красивей,

Им казалось, что в мире нет платья синей,

И что синь эта — синее небо России,

А белые цветы — цветы ее полей!

Кочевники-патаны

(Патаны кочуют из пределов Пакистана в Афганистан, доходят до Северного Афганистана, на зиму возвращаются к себе на юг; их сотни тысяч, они воинственны и свободолюбивы. )

Уздечек звон и стук копыт,

Вьюки, верблюды, гурт овечий,

А зной силен, в глазах рябит.

Что за народ идет навстречу?

Ишачий хрип, верблюжий храп,

Чарыков скрип, как писк мышиный,

Остановились — вьюк ослаб,

Там, у ручья, звенят кувшины.

В шатрах там стряпают обед,

Дорога, тропы — всё в их власти.

Чего-чего тут только нет?

Все краски, вымыслы, все страсти.

И одиночками бредут,

И просто толпами по тропам —

То с гор кочевники идут,

Как будто смытые потопом.

Как будто бедная страна,

Собрав все кошмы, все кастрюли,

Все песни, пляски — всё сполна,

Идет куда-то в смутном гуле.

Поев, поспав перед огнем,

Встают и вьючат все по знаку,

Так день за днем, так день за днем

Идут на юг— за Лое-Дакку.

А их по-разному зовут,

И в этом шуме, в этой тряске

Чего-чего не видишь тут!

Как будто бродишь ты по сказке.

Дорога ярмарки пестрей:

Вот семилетняя красотка

Ведет огромных двух зверей,

За нею шествующих кротко.

Глаза с лиловой синевой,

Идут верблюды шагом ловким,

Тряся мохнатой головой

Над этой крошечной головкой.

С перегруженных ишаков,

Выглядывая, как из клети,

Среди тазов, ковров, мешков

Смеются маленькие дети.

Старуха едет на быке,

Грозней быка, а у дороги,

Ладонь под щеку, в холодке,

Спят старики, поджавши ноги.

Меж кур, привязанных к доске,

Петух на ишаке гарцует,

И пес на том же ишаке

Хранит и в ус себе не дует, —

Усталый, спит, через седло

Худое перекинув тело.

Прошла верблюдица и зло

На пса-лентяя поглядела.

С того же спрыгнув ишака,

В жилетке рыжая мартышка,

Цепочку свесив с кушака,

Жует лепешку, как коврижку.

Блюда, и шкуры, и ковры.

Висят, как в лавке, на верблюдах, —

Так целый день течет с горы

Пред нами кочевое чудо.

И не смущаясь, не таясь,

Как на гулянье, шагом властным

Проходят женщины, смеясь,

В плащах, в шальварах ярко-красных.

Полна дорога новостей,

Полна врагов, полна влюбленных,

Ряды браслетов до локтей

Звенят лукавым, диким звоном.

Шатры стоят. Костры горят.

Легли верблюды. Сумрак бродит.

В каком столетье это, брат,

Такое дело происходит?

При свете гаснущей зари

Присядь к костру. Они не дети.

У всех оружье — посмотри —

Вполне двадцатого столетья:

Афганистан угрюм и нищ.

Его убогие селенья —

Скопленья глиняных жилищ,

Где нет веселья даже тени.

Чем в скучных селах этих жить

И безнадежно и сурово,

Так лучше уже так бродить,

Чтоб в новом месте вечер новый,

Чтоб жить в дороге, налегке,

Блуждать, где ноги захотели,

Чтоб хоть старухой на быке

Вдруг сказка въехала в веселье!

Чтоб скрасить мрак и нищету,

Усталость, темную обиду,

Тяжелой жизни маяту,

Где все так ярко только с виду.

И может красками пленять

В пути с кочевниками встреча,

Но если сердцем их понять,

Их будет жаль по-человечьи.

Вечер в пути

Горы глубоко

В дымном стекле,