«Мы жили в эпоху необычайную…» Воспоминания - [25]

В это лето мы часто бывали в курорте на симфонических концертах, на танцевальных вечерах. Уже не на детских, а на взрослых. У нас было много знакомых. Так, был у меня приятель, гимназист Миша К., который укорял меня в моей малой политической осведомленности. Я что-то очень плохо разбиралась в программах политических партий. Он натащил мне кучу программ и социал-демократических (меньшевиков и большевиков), и эсеровских (правых и левых), и т. д., и т. д. Кроме того, стыдил меня за то, что я не читала Каутского. Притащил мне огромный пухлый том, и я со свойственной мне добросовестностью принялась изучать его. Признаюсь, хоть и читала я его с усердием, заставляя себя прочитывать каждый день назначенное мною количество страниц, но дело подвигалось трудно, мне было очень скучно, и я плохо понимала, что читаю.

Был еще приятель Женя М-й. Тот совсем не занимался политикой, был просто веселый и занимательный молодой человек. Он познакомил меня со своим товарищем Кокой Апехтиным — это был гимназист моего возраста, но казавшийся мне совсем взрослым. Он был голубоглазый, с очень приятным лицом. Принадлежал к совсем другому социальному кругу, чем мои родители. Вращался в аристократическом обществе, которое, однако, ненавидел и критиковал. Провожал меня иногда по вечерам домой из курорта; несколько раз говорили мы с ним очень задушевно и откровенно. Очень он мне нравился. Без громких фраз, просто говорил о своих сомнениях, о том, что запутался во многих вопросах, что не хочет жить так, как принято в их круге, но не может найти выхода и сил, чтобы порвать с привычным и традиционным. Кроме того, он был серьезно болен. Что-то с почками. Наши отношения не развились дальше. Да и нечасто нам удавалось быть вдвоем, всегда среди его товарищей или моих приятельниц и приятелей. Но он казался мне тогда самым приятным, милым и близким по переживаниям и настроениям. Нужно сознаться, что если я и не успела полюбить его, то была близка к этому.

Осенью он заезжал к нам в Петербург проститься. Отца его переводили по службе куда-то губернатором — в Сибирь, что ли. А он должен был ехать за границу лечить свои почки. Мы с Раюшей получили открыточку из Берлина — с дороги, потом из Италии (из Нерви), где его поместили в какой-то санаторий. Потом все смолкло. Я решила — забыл, новые знакомства, может, и вернулся, да не захотел встретиться. Только года через полтора я узнала от одного общего знакомого, что он вообще никуда не вернулся, а умер в Нерви.

Вот тут-то и начались мои страдания — я решила, что потеряла единственное, что мне было дорого в жизни. С течением времени это прошло. Но я считаю Коку Апехтина моей первой любовью.

Впрочем, начала я рано. Мне было десять или одиннадцать лет, когда моим всегдашним партнером на детских танцевальных вечерах все в том же курорте был хорошенький, как куколка, и маленький (мне под рост) гимназистик, живший на даче в Разливе, как и мы. Звали его Кока Аптекарев (надо же — тоже Кока и фамилия на «А»). Очевидно, я, как человек методический, начала с первой буквы алфавита.

У меня были длинные волнистые волосы с золотым отливом. Уж волосы-то у меня были хороши! В этом я не сомневалась. Да и глаза, говорили мне, очень красивы. А мой хорошенький партнер, затянутый в гимназический мундирчик, неизменно приглашал меня на все танцы. И танцевали мы оба очень хорошо. И я привыкла думать, что я ему нравлюсь. Смущало меня в нем лишь одно — иногда он говорил, что его фамилия не Аптекарев, а Масальский. Может быть, у него было две фамилии? Только однажды после какого-то танца — мазурки, что ли? — он отводил меня на мое место возле старшей сестры и вдруг заметил, что прядь моих длинных вьющихся волос зацепилась за пуговицу его мундирчика. Сперва он стал терпеливо распутывать, я помогала, но волосы только больше запутывались. Тут он сильно покраснел и так рванул несчастную прядь, что оторвал запутавшуюся ее часть, и сердито при этом сказал: «И зачем только вы отращиваете такие длинные волосы? Одни неприятности от этого!» И, раскланявшись, отошел. Я была уязвлена.

Не повезло мне, однако, с буквой «А». Впрочем, и с буквой «Б» — только много позже и много мучительней. Да, я забыла сказать: в конце лета мой кавалер Аптекарев-Масальский влюбился в свою соседку по даче — большую толстую девочку, года на два или на три старше его, с большим лупоглазым лицом и выпирающим из платья животом, неуклюжую, с огромными ногами. Я как-то спросила его: «Неужели она может вам нравиться?» «Да, — ответил он, — у каждого свои вкусы и понятия о красоте». Что ж, он, по-видимому, был прав. Впрочем, танцевать он продолжал со мною.

19 ноября 1975 года
Не везет мне с моими записками. То прихворну, то совсем нет настроения писать, то мешает какая-нибудь книга, данная на короткое время, которую надо спешно прочесть, и на это уходит весь вечер и часть ночи. А писать я могу только в полной тишине, когда не трещит под ухом телефон, не раздаются из соседней комнаты звуки разговоров или заведенного на всю катушку телевизора. А это случается — то есть полная тишина — только после 12 часов ночи. Вот так и не везет моим запискам.