«Мы жили в эпоху необычайную…» Воспоминания - [151]

Дядя Коля

У дедушки был младший брат Коля. Жили они в местечке. Он был очень религиозен. Ходил с пейсами… И вот как-то приехал в Петербург к брату. Он был молодой совсем и хотел стать врачом. Но евреев в Военно-медицинскую академию не принимали. Дедушка ему это сказал и посоветовал, что, если он хочет туда поступить, надо креститься. Коля был возмущен, протестовал, ни за что не хотел. А дедушка совсем не был религиозным. И вот как-то ночью, когда Коля спал, он взял ножницы и просто отрезал ему пейсы. Тот проснулся, пришел в ужас, устроил скандал, но дело было сделано. Братья поссорились и не виделись много лет. Но пейсы Коля так и не отрастил… И — крестился. Поступил в Военно-медицинскую академию, кончил ее, стал врачом. И поехал жить и работать в Варшаву. Там доктор Левис стал известным врачом.

И вот как-то раз, в 1913 году, дедушка сидел и читал газету. Шло дело Бейлиса, за ним следила вся Россия. Вдруг дедушка стал кричать: «Ты подумай, какой мерзавец! Я ему пейсы стриг, а он… Выступает против Бейлиса! Он стал членом Союза Русского Народа!»

Прошли еще годы. В какой-то момент Коля с семьей приехал в Петербург, отношения братьев возобновились. Его дочери приглашали нас к себе, говорили: «Приезжайте, у нас интересно… А какие у нас смешные жиденята ходят!..»

Позже его видела Фанни в Варшаве. И она узнала, что он всячески стремился сделать так, чтобы не возникало подозрений в его еврейском происхождении — нашел в архивах историю о том, что когда-то английский моряк по фамилии Левис, горький пьяница, оказался в Варшаве да так там и застрял; придумал, что он потомок этого моряка, чистого англичанина, и стал эту версию распространять…

О революции

— Значит, я пережила японскую войну, первую революцию…

— А вы помните 25 октября, 26-е семнадцатого года?[236]

— Да, как же, у меня нарывал палец. И меня не пускали на улицу. Я вот с такой повязкой — когда все события совершались! А Раюша взяла чемоданчик со всякими бинтами, лекарствами… и пошла на улицу помогать тем, кто будет ранен или… А я тоже хотела на улицу, но у меня вот такая рука перевязанная! А я уж ее и в кипяток опускала — только чтобы скорей лопнул — не лопался! И я не могла надеть пальто и ужасно страдала, что я не могу принять участие…

— А вы приветствовали революцию?

— Да, как же, как же… Только Керенский был под подозрением.

— Он был очень популярен?

— Я Керенского видела — в театре Комиссаржевской. Да, почему я его видела?

— Это когда тебе сказали, что это будущий Марат или Робеспьер?

— Наш учитель истории в средней школе, наш большой друг. Нашу группу он выводил в театр и вот сказал: «Посмотрите на этого человека молодого, бритого. Видите, окруженного дамами?..» Мы стали смотреть во все глаза. «Он сыграет свою роль, не знаю только, какую — Марата? Робеспьера?» Гораздо хуже оказалось — бежал в женском платье…

— Он, кстати, умер в 71-м году.

— Да, так я его видела живьем…

— И как ты не пошла слушать Ленина…

— Нет, да… встречать Ленина… Мой друг по кружку этому нашему говорит: «Маруся, пойдем встречать…» — «Кого встречать?» — «Ленин приезжает». Я говорю: «Да кто такой Ленин?» — «Да как, неужели ты не слышала? Крупный революционер, который жил за границей, вот теперь он приезжает, чуть не в запечатанном вагоне, идем на Финляндский вокзал встречать». — «Я ничего о нем не знаю, зачем мне его встречать?» — «Ну как, нужно торопиться, понимаешь, сейчас вот, мы тогда еще поспеем». — «Ну и иди один, — говорю, — я не пойду. А может, я с ним не согласна?» Так и не пошла.

— И как вы в пятом году чуть не попали?..

— А, вот это — на маевке? В 1906 году маевка была. Это позорное воспоминание мое, потому что я так испугалась — разгоняли нас… Своих подруг оставила…

— Нет, не это, а в 1905 году, когда на Дворцовой площади, когда стали стрелять.

— А, это! Тогда мне было 14 лет.

— Это девятое января?

— Да, да, девятое января. Мой отец очень интересовался. Он был членом кадетской партии, потому что там были все профессора, он очень уважал науку и считал, что там, правда, все ученые, знал Милюкова и всех прочих и выписывал газету «Речь». В общем, очень интересовался событиями. И вот в 1905 году взял меня и Раюшу и пошел. Как раз на углу Среднего и 5-й линии был рабочий клуб. Мы там постояли, потом — нас, конечно, туда не пускали внутрь — потом увидели, как организованно из этого клуба вышла группа рабочих и отправилась, значит, присоединяться к василеостровской группе. Ну вот, и пошли мы вслед за этой группой. Они по Среднему, потом свернули, а мы в конце. Вышли на набережную и пошли по направлению к Дворцовому мосту. А оттуда — с Петроградской — шла группа петроградских рабочих, и они слились в одну огромную, действительно, волну. И тут отец остановился. Посмотрел на это грандиозное, знаешь, шествие к Дворцовой, к Сенатской, собственно, и — «Дети, назад!» — «Как, самое интересное!» И мы рвемся вперед с Раюшей. «Мама ждет нас и будет меня бранить. Пойдемте-ка назад». И не пустил, повел назад. А иначе были бы мы расстреляны — как зрители, которые там собрались, мальчишки, которые влезли на деревья и смотрели на все… Так что вот, я все перевидала. Собственно, настоящее детство, безмятежное, у меня было — ну, вот до японской войны. А с японской войны я уже в гимназии… В моем классе училась дочь адмирала Степанова, он погиб. Тут начинается свистопляска всякая, и Порт-Артур, и всё. А Раюша уже переписывалась — она была старше на два года — с какими-то солдатами, офицерами… Потом мы все щипали корпию…