«Мы жили в эпоху необычайную…» Воспоминания - [133]

В конце сентября пришло разрешение нам ехать, я решила ждать рождения младенца, а самой выехать последним пароходом, оставив Раюшу на попечение Диомида Лукича (ссылка его кончалась весной 1934-го) и наших милых старушек-хозяек.

Август и сентябрь Раюша была в декретном отпуске, много ходила и была в приподнятом настроении, а меня мучили тягостные мысли о будущем этого семейства — у «семейства» как такового будущего не могло быть. Диомида Лукича с нетерпением ждали его жена и дети на Кавказе. Раюша не хотела внести горе и разрушение в эту семью и говорила, что Диомид Лукич обязан вернуться к своим сыновьям. Мальчики его обожали, и отец их очень любил, особенно старшего, десятилетнего, Мито.

Ситуация была очень сложной. Но самое главное, нужно было дождаться рождения ребенка. Наших родителей мы подготовили через тетю, и они с нетерпением ожидали появления внука или внучки, тем более что старшая внучка с матерью и отчимом жила за границей.

Хорошо помню, что, вернувшись 6 октября из музея, застала сестру, возвратившуюся с прогулки, молчаливой, задумчивой. Есть она отказалась, а когда я пообедала, она сообщила, что начались схватки, и нужно спешно идти в больницу. Мы собрали все необходимое, и я проводила ее. Идти было недалеко. Диомид Лукич, дежуривший в больнице, не ушел домой и, пользуясь своим положением врача, присутствовал при родах. Я же побежала предупредить нашу приятельницу — Людмилу Августовну. Наскоро одевшись, взяв меня под руку, отправилась и она со мной в больницу ждать разрешения событий.

Нужно сказать, что во всей больнице города Енисейска принимала роды одна-единственная акушерка, очень хорошая, но до того перегруженная работой, что не имела ни минуты свободной, ни дней отдыха, ни отпусков. Заменить ее было некому. Даже в бане она не всегда могла помыться в свое удовольствие. Иногда ее полуодетую вытаскивали оттуда, если случай был трудный, и дежурная сестра не могла справиться без ее помощи. С горя она иногда выпивала, и случалось, что принимала новорожденных в сильном подпитии.

Когда мы с Людмилой Августовной пришли в больницу, она в первую очередь стала справляться у коллег и дежурных сестер, в каком сегодня состоянии находится Анна Ивановна, не пьяна ли она. К счастью, в этот день акушерка была абсолютно трезва. Мы несколько успокоились.

Настал вечер. Электричества почему-то не было, и помещение, в котором мы ожидали, освещалось какой-то самодельной коптилкой. Сильно подозреваю, что при такой же коптилке происходило и появление на свет моей племянницы Джаночки, названной в честь Нестан-Дареджан, героини поэмы Руставели.

К ночи она родилась, не доставив моей сестре особых мучений; все произошло довольно быстро. Акушерка оказалась на высоте. Через некоторое время открылась дверь «родилки», оттуда вышел Диомид Лукич и сказал нам: «Все в порядке. Девочка! Не уходите». Еще через полчаса он торжественно показал нам что-то, завернутое в пеленки, и сказал: «Посмотрите, какая прелестная форма головки — кругленькая, аккуратная! Вот это ребенок!» По правде говоря, я ничего не могла разглядеть, но сделала вид, что очень одобряю это вновь появившееся существо. Его быстро унесли.

Но каковы нравы этой провинциальной больницы? Нам, посторонним женщинам, одетым в пальто, шляпы и прочее, показывают только что родившегося ребенка, и это называется «стерильное окружение»! После этого мы с Людмилой Августовной удалились и разошлись по домам.

Сестра оставалась в больнице не более трех дней. Я настаивала на скорейшем ее возвращении домой, ибо условия, в которых она находилась там с ребенком, казались мне совершенно неприемлемыми.

Через три дня мы с Людмилой Августовной действительно привели их домой и уложили сразу на хорошую, чистую постель. Людмила несла младенца, укутав его тщательно в полупальто из оленьего меха, которое у нас в доме носило название «собачьей кофточки» (не знаю почему). А я поддерживала сестру, которая едва передвигала ноги от слабости, и несла сверток с ее вещами.

Все приветствовали эту пару, и даже наш Урсик (маленький белый пушистый щеночек) радостно облизывал руки и ноги сестры и принюхивался к новому, появившемуся в нашем доме существу. Вернувшись однажды с работы домой, я застала умилительную картину. Мама с дочкой мирно спали, а маленький Урсик, залезший на скамеечку для ног, опирался на нее задними лапками и, вытянувшись во весь свой ничтожный рост, передними лапками весьма энергично орудовал на табурете, заменявшем ночной столик. Ко времени моего прихода ему удалось опрокинуть чашечку с отцеженным сестрой грудным молоком и отодвинуть мешавшую ему марлечку. Он с восторгом лакомился молочком, осторожно слизывая образовавшуюся лужицу. Ну и попало же ему от меня и от проснувшейся сестры! Он был выдворен из комнаты, и отныне вход в нее был ему заказан. Щенка выселили в сени и в коридор, но, обиженный, он скоро покинул дом. Он был очень хорош собой, так что, очевидно, кто-то быстро присвоил его — я искала, но тщетно!

Сестра стала поправляться, ходить по дому. Однажды ей понадобилось уйти из дому для урегулирования своих служебных дел. Она рискнула оставить младенца на меня. Я очень боялась, но она уверила меня, что вернется скоро и ребенок вряд ли потребует смены пеленок. Но вернулась она только через два часа, и сколько же раз мне пришлось перепеленывать бедную девочку! Сперва я прикасалась к ней со страхом и почтением — все боялась поломать ее тоненькие ручки и ножки. Но на пятый или шестой раз я уже с остервенением выпрямляла эти непокорные члены тела и сурово и туго ее спеленывала. Наши милые старушки были так же неопытны в деле ухода за новорожденными, как и я, — ни у одной из них не было детей. Помочь мне они не могли. Только усердно стирали пеленки.