Мы — военные - [5]

— Достанется нам с вами, если полковник Черноусов узнает об этом рейсе! Ну ничего, катай!

Расчет Алексея на то, чтобы на пути в Солнечное и обратно побеседовать с шофером, разузнать от него кое-что о роте, о состоянии дисциплины в ней, не оправдался. Шофер грузовой машины рядовой Магомеджанов оказался на редкость молчаливым человеком. От него невозможно было ничего добиться. Не меняя выражения круглого лица, он произносил одну из трех твердо заученных фраз: «Так точно», «Никак нет», «Не могу знать». Последняя фраза была у него самая излюбленная.

Тамара за время отсутствия Алексея успела перезнакомиться и с остальным «гражданским населением» военного гарнизона. Прежде всего состоялось знакомство со светло-рыженькой, похожей на отца Светланкой Лыковой. Вбежав в квартиру новоселов, которая отделялась от квартиры командира роты коридором, Светланка сбивчиво залепетала, сдерживая слезы:

— Мамочка, она сама покатилась, честное слово, сама!.. Я взяла вот столечко, а банка покатилась — и на пол… Не ругайся, мамочка!..

Тамара не поняла, о чем идет речь, но для Марии Ивановны все было ясно.

— Милые мои, банку с вареньем разбила! — всплеснула она руками. — Носит тебя нелегкая по полкам да по шкафам!..

Мать поспешила на место «аварии», а Светланка осталась. Она сейчас же забыла о происшествии и заинтересовалась никелированными замками на чемодане.

Девочка быстро подружилась с новой тетей. Она сообщила, что скоро приедет на каникулы ее сестра Ирина, привезет куклу, которая умеет разговаривать.

— Вы умеете в куклы играть? — спросила она.

— Умею.

— А вы веселая?

— Кажется, веселая, — засмеялась Тамара, — конечно, веселая!

— Ой, как хорошо! Мы с вами будем водиться. А то с тетей Олей неинтересно водиться.

— Почему?

— Она скучная…

— Отчего же она скучная?

— Отчего? Жизни ей нету, вот отчего.

— Ну, это неправда. Кто же ей жизни не дает?

— Дядя Коля не дает. Так мама говорит.

Пришла познакомиться и тетя Оля, или Ольга Максимовна, жена старшины сверхсрочной службы Пахоменко. Ей можно было дать и тридцать лет и все сорок. Бочком, словно крадучись, переступила она порог, виновато улыбнулась.

— Неудобно мешать людям, но я набралась нахальства… Известно, женское любопытство. Дай, думаю, зайду к новой соседке. Вы уж меня извините…

— Ну что за церемонии! — остановила ее Тамара. — Нас, женщин, так немного тут… Надо жить дружнее — лучше будет.

— Правда, истинная правда.

Гостья присела на краешек табуретки. По впалой щеке ее вдруг скатилась неожиданная слезинка.

— Жить надо по-соседски, по-человечески…

— А чего же вы плачете?

— Не обращайте внимания, это просто женская слабость. Дома-то я редко плачу. Так иной раз вспомнишь про Володю — сын у меня, учится в суворовском…

— Это же очень хорошо, что в суворовском учится!

— Так-то оно так, да ведь известное дело — материнское сердце… На меня и Николай Иванович иной раз прикрикнет. Чего, мол, зря сырость разводишь? Ну ничего, все будет по-хорошему.

— Скучно тут? — спросила Тамара.

Ольга Максимовна оценивающим взглядом окинула стройную фигуру соседки.

— Кто его знает… Вам-то, может, и скучно покажется, а я привыкла. То по дому хлопочешь, огородик вот себе завела, то на базар съездишь в Долгово — восемь километров тут до станции Долгово…

Голос у Ольги Максимовны был мелодичный, певучий, но очень уж ровный, без всяких интонаций. Говорила она так, будто сучила бесконечную пряжу. Казалось, что все она пережила, передумала, и теперь ничто не может ее взволновать, вывести из равновесия.

Мария Ивановна была ей прямой противоположностью. Та ни о чем не умела говорить спокойно. Из состояния гнева и возмущения она могла без всякого труда немедленно переключиться на веселый лад. Только что сердито отчитывала дочь за разбитую банку, но, снова заглянув в квартиру Званцевых, заговорила с радостным удивлением:

— Вот мы и перезнакомились! Скоро за земляникой вместе пойдем… Ух, какая это красота! Мы теперь, касаточки, пожалуй, и Маргошу Фомину поднимем.

— Что за Маргоша?

— Есть такая, сама увидишь. Мы с тобой сейчас к ней нагрянем. Ольга Максимовна, идемте с нами.

— Извините, я домой побегу, — встрепенулась та. — Неровен час, Николай Иванович явится, а меня дома нет…

В квартире у Фоминых было неуютно и грязно. На столе стояли немытые тарелки, лежали ложки и вилки, валялись объедки. На неподметенном полу стоял большой эмалированный таз с помоями.

Хозяйка квартиры в цветастом халате лежала на кушетке. Это была еще совсем молодая, дебелая женщина с двойным подбородком. При появлении гостей она лениво спустила с кушетки толстую ногу, пошарила ею по полу и, не нащупав шлепанца, снова подобрала ее.

Незаметно подмигнув Тамаре, Мария Ивановна участливо спросила:

— Маргарита Ефимовна, лапушка моя, ты не захворала, случаем?

— Ох, больна, — томным голосом произнесла Маргарита Ефимовна, и уголки ее губ печально опустились. Она приподняла с подушки голову и подперла ее рукой.

— Что же у тебя болит, касаточка?

— Все болит… И поясница ноет, и в груди какое-то теснение, и голова раскалывается…

Кислый вид хозяйки, которая явно выдумывала себе болезни, хаос в квартире, запах плесени и давно приготовленной, испортившейся пищи — все это произвело на Тамару гнетущее впечатление. Хотелось поскорее выйти на улицу, полной грудью вдохнуть пьянящий весенний воздух. Не выдержав, сказала: