Мы вдвоем - [43]
Йонатану вспоминается промелькнувшая тогда мысль: осталось только обсудить стоимость, сравнить цены, распечатать таблицу из Экселя и устроить грандиозное мероприятие.
После короткой паузы Эммануэль сказал, что должен это обсудить с равом Гохлером, отошел на другой конец коридора и приложил трубку к уху. Иногда до Йонатана доносилось, как он повышает голос на таких словах, как «мир в семье», «Анат не согласна» и «мы учим из трактата „Сота“, что ради мира в семье стирается имя Всевышнего». По скованным жестам отца было понятно, что он оправдывается.
«Рав думал, мы в Беэроте похороним», — бросил Эммануэль Анат через рыдания Ноа в комнате, где лежал его мертвый сын. Анат, заранее готовая это услышать, ответила ледяным тоном, который становился все строже: «Эммануэль, разговор окончен. Я его растила четырнадцать лет, я его и похороню. Он будет похоронен рядом с моей семьей на Масличной горе, и, при всем уважении, рав Гохлер не имеет права вмешиваться и указывать нам, где хоронить».
Эммануэль предпринял последнюю попытку. «Анат, — сказал он упавшим голосом. — Похороны здесь имеют значение. Это — изъявление нашей веры в Беэрот, нашей уверенности, что мы не отдадим его другому народу, что, вернувшись домой, мы не сдвинемся отсюда ни при жизни, ни после смерти».
Но Анат была непреклонна: «Эммануэль, могила моего младшего сына — не демонстрация, не изъявление и не транспарант. Давай не будем притворяться наивными: очевидно, есть опасения, что правительство примет жалкое решение нас отсюда переселить. Как живых, так и мертвых, точнее, единственного мертвого, который будет лежать в земле Беэрота. Уже было выселение из Ямита, размежевание с Гуш-Катифом, снесенные дома в Амоне. Беэрот — на территориях[133], нужно стать реалистами и перестать прятать голову в песок».
Последние слова она произнесла не терпящим возражений тоном и немедленно позвонила своему старшему брату Ашеру: «Сама не верю, что говорю это, но Идо не стало. — Только в разговоре с ним, в объятиях спасительного тембра его низкого голоса она позволила себе расплакаться, отдаться слезам, моментально залившим ее лицо. — Я хочу похоронить его рядом с мамой и папой, на семейном участке, ты можешь об этом позаботиться, Ашерке?» — воззвала она к нему.
Вернувшись бегом в палату Идо, она не обнаружила там тела сына.
«Его везут вниз», — пробормотал себе под нос Амнон, муж Ноа, стоявший облокотившись на дверь туалета, упорно глядя в телефон.
Анат закричала: «Не забирайте его, не забирайте его!» — и ощутила, как внутри нее разверзлась огромная пустота. Она знала, что то место, откуда он вышел, теперь готовится принять его назад. Он просто возвращается ко мне, подумала Анат и увидела своих Йонатана с Микой: бледные как мел, они держались за пустую-полную кровать, преданно провожая Идо в большой морг. Подойдя поближе, она протянула к ним руки и крепко обняла обоих, словно пытаясь остановить их стремительное движение. Из нее вырывались обрывки звуков, похожие на частый сухой кашель, и ей почудилось, что это вопль ее опустевшего чрева.
Как теперь ехать домой и как быть с умиротворением, всегда возникающим на полупустынной извилистой дороге, бегущей в Беэрот, к дому, который больше никогда не будет прежним, задумался Йонатан за рулем. Эммануэль сидел рядом с ним и пытался на трясущемся листе писать надгробную речь.
«В два часа от площади перед синагогой поселения, да, в два, — шептал он снова и снова в маленькую трубку мобильного телефона, и тихо, безнадежно добавлял: — Нет, хороним не в поселении, а на Масличной горе, наверху, на участке семьи Ривлиных».
Они приехали домой. Гостиную уже заполнили соседки, нагруженные котлами с рисом и чечевицей, противнями с картошкой, кастрюлями с супом, и скорбящие Лехави разошлись по углам в попытке немного отвлечься при помощи еды. Время жестоко поджимало, Анат намекнула, что пора заканчивать, и они направились к площади у синагоги.
Казалось, что все поселение распростерлось на траве, лежало как огромное облако и молчало, а солнце, уже начавшее спуск к Иерусалиму, слепило ему глаза.
Новик поднимается и приступает к началу церемонии.
«Мой возлюбленный пошел в цветники ароматные[134], — начинает он голосом, который душат рыдания. Он плачет, сжимается от боли, его скованное тело поспешно ищет движение, подходящее для выражения скорби. — Имеем честь пригласить раввина поселения, рава Гохлера, произнести надгробную речь».
Пролетает молниеносная, словно удар ножом, волна. Где рав? Где рав? Где рав? — повторяет шепот.
Новик оглядывается еще раз, но раввина Гохлера нет, откуда же придет помощь его?[135] Но тут в толпе он замечает раввина Иерусалима, престарелого рава Лидера, и ободряется, вытирает пот, усеявший было мелкими каплями его шею, и приглашает нашего учителя и покровителя, главного раввина Иерусалима, гаона рава Лидера. И рав Лидер сокрушается по отобранной мудрости Торы.
«Этот цадик, этот вундеркинд, наш реб Идо, покинул нас не по своей вине, а по нашей. Из-за слабостей нашего поколения и грехов одного человека перед другим, — произносит он, и Новик подчеркнуто согласно кивает в поддержку пожилого раввина, чьи плечи все больше сникают в ходе речи, а лицо все сильнее искажается, как от нестерпимой боли. Старый раввин на мгновение замолкает, словно раздумывая, продолжать ли порицать и без того удрученных слушателей. — Ныне все руководствуются импульсами, — дрожащим голосом говорит он, морщит лоб, сдвигает на него большую черную кипу и раскачивается за пюпитром, вынесенным из синагоги на площадь. — У людей нет уважения друг к другу, нет братства и взаимопомощи! Ныне всякий желает видеть неудачу другого, его падение, никого не интересует чужой успех. Нужно укрепиться и сосредоточиться, чтобы совместно восславить душу нашего реб Идо, душу, какой не оказывалось в нашем плотском мире уже много поколений».
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.