Мы умели верить - [86]

Он попытался представить такого человека, который смог бы, – узнав, что его ревнивый любовник, по сути, водил его за нос и безответственно подвергал риску смертельной болезни, – сказать, что это неважно, сохранить спокойствие и поддерживать его, избрав себе на месяцы, если не годы, роль сиделки, до полного изнеможения. Кто смог бы так? Разве только святой. Или лопух. Йелю понадобилась едва ли не вечность, чтобы научиться уважать себя – когда ребята из баскетбольной команды подшутили над ним, он принудил себя сесть с ними за стол на следующий день – и все же, где-то на жизненном пути, он научился этому.

Прежде чем открыть дверь, он постучал, чтобы понять, не дома ли Тереза, а затем медленно повернул ключ. Он ненавидел себя прошлого – того, который стоял здесь недавно, предвкушая, как будет рассказывать о своей умопомрачительной поездке, не чувствуя притаившейся беды. Он ненавидел мысль о том, что если бы тот Йель трехдневной давности смог увидеть его сейчас, то ошибочно подумал бы, будто это он заглянул домой в обеденный перерыв, немного уставший, но довольный, нормальный.

Все было слегка не так, как обычно. На столе, рядом с выпуском «Нью-Йоркера», который он раньше не видел, лежала коробочка для таблеток Терезы. На подлокотнике дивана неустойчиво высилась стопка кассет, словно Чарли разбирал их или читал тексты песен. Йель увидел, что его почта аккуратно сложена рядом с телефоном. Деловые письма от выпускников и открытка от кузины из Бостона. Никаких коммунальных счетов, слава богу, иначе он бы разорвал их и бросил клочки на пол. Обычно за квартиру платил Йель, хотя квартиросъемщиком был Чарли; он уже жил здесь, когда они познакомились.

Йель переоделся в свой костюм, после чего нашел на холодильнике коробку приличного размера – это Чарли купил сразу после Нового года упаковку грейпфрутов для какого-то мероприятия по сбору средств – и сложил туда свои вещи: паспорт, отцовские наручные часы, две рубашки, пару штанов хаки. Свою чековую книжку и кружку с транспортными жетонами. Туда же положил топсайдеры Нико, а остальную свою одежду, которую уже носил, засунул в корзину для стирки – пусть с ней разбираются Чарли или Тереза. Свои парадные туфли он тоже убрал в коробку и достал из шкафа зимние ботинки. Оставшееся в коробке место он заполнил носками и бельем и накрыл сверху свитером. Чемодан был бы удобней, но единственный большой чемодан был не его.

В холодильнике обнаружились мясные нарезки, купленные им еще до поездки. Казалось, они давно должны были протухнуть, словно пролежали много лет, но они по-прежнему выглядели свежими, они были в порядке. Он сделал себе сэндвич с индейкой и мюнстерским сыром и стал есть его, привалившись к кухонной стойке.

Он ощущал себя поразительно обыденно, словно Чарли был где-то здесь, готовый выйти из душа, с полотенцем вокруг пояса, и все было прекрасно. Он мог бы положить руку на грудь Чарли, почувствовать его сердце под влажной, теплой кожей. Правда была в том, что его тело скучало по Чарли, или по телу Чарли. Просто по его присутствию. Не в сексуальном плане, пока нет, хотя скоро начнется и это, ночами, когда он будет лежать один без сна. Тугие мышцы бедер Чарли, и то, как он покусывал Йелю уши, и его вкус, невозможная, шелковая гладкость его члена. Ну вот к чему он пришел – он по нему тоскует и скучает. Самая бесполезная форма любви.

Он мыл тарелку, когда открылась дверь.

– Я думала, ты ушел, – сказала Тереза.

– Я могу. Собираюсь.

Она положила сумочку на стойку и подошла к нему, словно желая обнять, но не обняла. Выглядела она ужасно, высохшее лицо прорезали морщины. Подбородок и щеки обвисли. Веки припухли.

– Йель, – сказала она, – ты в порядке? Ты уже тестировался?

– В этом не было бы смысла.

– Тебе бы полегчало. Чарли стал бы лучше чувствовать себя.

– Чувства Чарли меня не волнуют.

Ее это задело.

– Не понимаю, зачем вам, мальчикам, ругаться. Вы любите друг друга.

Йель уже не был в этом уверен. Тереза взяла его за руку, погладила по тыльной стороне.

– Если бы ты вернулся домой, – сказала она, – я могла бы заботиться о вас обоих. Я умею готовить, если хочешь знать. И не одну скучную британскую еду! Я тебе не говорила, что ходила на курсы итальянской кухни этой осенью? У меня теперь есть чудесный рецепт фрикаделек, да вот только Чарли не ест говядину.

– Я в порядке, – сказал он. – Я буду в порядке.

– Он сделал ошибку. Это было первое, что он сказал, когда позвонил. Он сказал, что сделал ошибку и не может исправить ее.

– Это верно. Он не может ее исправить.

– Йель, я переживаю: если он будет расстроен, он заболеет быстрее. Он изведет себя переживаниями.

Йель поразился такой логике – теперь получалось, что это он был угрозой здоровью Чарли. Он мог бы сесть и начать объяснять Терезе про СПИД, так что у нее голова пошла бы кругом, или мог сказать, что не услышал от Чарли ни слова извинений, но что хорошего это принесло бы? Он сказал ей, что встретится с Чарли на похоронах, и она, похоже, была рада это слышать.

– Будь с ним помягче, – сказала она. – Хорошо?

Чтобы никто не видел, как он идет по Халстед-стрит с коробкой, он повернул на восток и пошел кружным путем, мимо дома, который хотел купить. Ему не следовало останавливаться, но он остановился. Из мазохистских побуждений. Потому что, пусть он даже не был болен, пусть он даже получит невероятное повышение и сможет один купить этот дом, он никогда не станет жить на одной улице с Чарли. Даже если Чарли