Мы умели верить - [106]

Будь они дома, она могла бы отчитать Клэр за такие слова. Но здесь разъяренная Клэр могла выскочить на дорогу или запрыгнуть в автобус. Фиона долго стояла между Клэр и улицей. Редкие прохожие улыбались ей сочувственно. Ветер кидал всем снег в лицо.

Наконец, она положила руку на спину Клэр, и та закричала. Как она вообще почувствовала прикосновение через парку? Она завопила: «Оставь меня навсегда!»

Какая-то женщина остановилась рядом, она нагнулась к Клэр и спросила с ямайским акцентом, мол, ее ли это мама.

Клэр от неожиданности сказала да.

Женщина распрямилась и сказала: «Просто берите ее и несите. Последний раз, пока она не слишком большая».

И хотя Фиона ожидала, что Клэр будет брыкаться и кусаться, она наклонилась и обхватила ее, собравшуюся в комочек. Клэр прижала ноги к груди и не двигалась. Через квартал она разрыдалась на груди у Фионы, и к тому времени, как они подошли к дому, она так тряслась, что Фиона стала бояться, что это какой-то припадок.

Почему она сразу не подняла ее из снега? Почему ей должен был это подсказать посторонний человек?

Она положила Клэр на кровать, расстегнула молнии на их куртках и прилегла рядом, и Клэр не стала отпихивать ее в кои-то веки, пока Фиона касалась ее ледяными руками.

В роддоме, после рождения Клэр, Фиона была так подавлена гормонами, и паникой, и тоской, и страхом, и виной, и отвращением, что, когда Дэмиан принес ей новорожденную – это невозможно крохотное, чуждое, пылающе-розовое тельце – Фиона сказала ему унести ее, на всякий пожарный. Ее осаждали кошмарные лихорадочные видения о том, как самка душит своего детеныша и пожирает. Фиону, как оказалось, действительно лихорадило, и когда она пришла в себя, через пять часов, Клэр успели дать бутылочку. Фиона была в бешенстве – во всех книжках говорили не делать этого – но, когда ей принесли Клэр для обучения кормлению, у нее ничего не получилось. Клэр не брала грудь, а у Фионы не было молока. Медсестра заверила Фиону, что молоко приходит, когда младенец берет грудь. Но Фиона, столько плакавшая и потевшая, не могла представить, чтобы ее тело выделяло что-то, кроме соляного раствора.

«У тебя столько всего происходит, – сказал Дэмиан. – Уверен, это что-то психологическое».

Он сказал это, чтобы подбодрить ее, но Фиона восприняла это как приговор: это была ее вина, а не просто сбой в организме.

Она так и не смогла кормить грудью, несмотря на старания трех консультантов по грудному вскармливанию. Клэр страдала недовесом и кусала грудь Фионы до крови, так что у нее началась опасная инфекция, и в итоге было решено прекратить дальнейшие попытки для общего блага.

И не сказать, что это было так уж важно! Целые поколения прекрасно вырастали на смесях. Фиона не скупала все руководства Ла Лече[109] по детскому питанию. Но в тот вечер, когда она лежала на кровати с восьмилетней Клэр, ей вспомнилось с поразительной ясностью, какую обреченность она почувствовала от понимания, что этот младенец никогда не сможет получить от нее утешения – что ей нечего дать дочери, ни в тот, первый день, ни потом.

И она снова вспомнила это теперь, глядя из окна Ричарда на заходящее солнце, и ее настигло то же абсурдное чувство, что и в тот зимний вечер, когда Клэр было восемь – что они уже упустили свой шанс, навсегда. Что их разлад случился не вчера, а давным-давно, и они до сих пор ощущают его отголоски. И лучшее, на что они могут надеяться – это чтобы рана хорошенько затянулась.

1986

Йель ничего не сказал Биллу о своем проколе с Дэброй. Он сообщил ему, что Нора назвала несколько главных дат и поделилась общими сведениями, но с конкретикой у нее было неважно.

– Роман все это напечатает для тебя, – сказал он. – В том числе массу историй о Ранко Новаке!

Он картинно хохотнул, и ему стало от этого противно; он неожиданно проникся Ранко.

На столе его ждала записка от Эсме Шарп, он позвонил ей и в итоге обмолвился, что ему негде жить, и она настояла, чтобы он переночевал у них, в башне Марина-Сити, на пятьдесят восьмом этаже, поскольку Эсме с Алленом проводили всю зиму в Аспене.

– Оставайтесь сколько хотите! – сказала она. – Можете поливать денежное дерево.

Это было достаточно далеко от Бойстауна, чтобы Йелю не грозило натолкнуться на Чарли. Он хотел бы увидеть его в ближайшее время, хотел бы наорать на него, выпалить все, что еще не прокричал, но только когда он будет к этому готов. Ему не хотелось наткнуться на него у банкомата.

Эсме подчеркнула, что он может спать в хозяйской спальне, но Йель устроился в небольшой гостевой комнате, с балкончиком и полками книг по архитектуре. На кухне была стойка с вином, и Эсме сказала, что его «лучше допить прежде, чем я до него доберусь». В гостиной стояла лучшая стереосистема, какую Йелю доводилось слушать, и полка с CD: классика, опера, мюзиклы и Синатра. На своих устройствах он бы слушал The Smiths, и это нисколько не помогло бы ему; если ему, возможно, осталось жить всего несколько лет, не лучше ли слушать Бетховена? Из окон открывался вид на реку и башню Сирса[110]. Ночью город под ним превращался в плеяду желтых и красных огней.

Когда-то давно, когда Чарли впервые взял его в «Бистро», на этой же улице, он зачарованно взирал вблизи на две башни Марина-Сити, на гигантские лепестки, оказавшиеся стилизованными балконами. Теперь же, стоя на балконе, Йель поражался, какие низкие здесь перила, как легко высокий человек мог потерять равновесие и перевалиться через край, как легко было встать на них и прыгнуть.