Мужские прогулки. Планета Вода - [52]

— Ну… ту книгу, о тибетских монахах… Здорово описано!

— Правда? — обрадовался Фиалков. Его обрадовало и это неожиданное дружеское «ты», в котором ему почудился оттенок симпатии, и открытый дружелюбный взгляд, словно перебросивший меж ними мостик. — Это еще что! Вот у меня имеется одна книжонка! Зачитаешься! Обязательно дам… тебе… Да ты звони… — И он рванулся догонять ребят.

В дежурке районного отделения, пропахшей кремом для сапог и еще чем-то застойно-едким, молоденький лейтенантик посоветовал им присесть, а сам куда-то скрылся. Они ждали довольно долго. Наконец боковая дверь за барьером отворилась, и вышел Гаврилов. Его щеки живописно, разбойно заросли густой щетиной, а под правым глазом багровел синяк. Отряхнув рукава коричневой рубашки от несуществующих пылинок, Иван как ни в чем не бывало улыбнулся и пожал всем руки с таким видом, точно находился на дипломатическом приеме. Вслед за ним появился, деловито застегивая многочисленные карманчики объемистого портфеля, Ганька — со вспухшим картофелеподобным носом, в отличие от Ивана всклокоченный, в помятой, несвежей рубашке.

— Хороши, голубчики! — ухмыльнулся Фиалков.

Гаврилов осмотрел всех невозмутимым взглядом, потянулся длинным стройным телом и мечтательно вздохнул:

— Ох, в баньку бы сейчас!

Безбородый, с женским лицом банщик забрал их билеты и пожелал приятного мытья. Безлюдная раздевалка гулко отозвалась на голоса. Михаил Михайлович замешкался, выбирая в ларьке березовые веники, и когда наконец разделся, остальные с гиканьем и смехом умчались в мыльню, где затеяли возню из-за места под душем. Фиалков медленно складывал рубашку, аккуратно, складочка к складочке, и вслушивался в себя, стараясь понять, что он чувствует при встрече с Иваном, теперь, когда прошел страх за него, оказавшегося в милиции. И с удивлением отмечал: ничего. То есть в душе ничего не происходило, лишь физическое ощущение подкожного знобкого холода заставило тело покрыться пупырышками. Но это ощущение знакомо всем парильщикам — оно вызывается, скорее всего, влажной, вязкой прохладой сырого помещения. Прикрываясь тазиком, Фиалков тоже направился в мыльню. Из клубка тел, разноцветно мельтешащего дочерна загорелыми руками, ошпарено красными спинами, мучнисто-белыми ягодицами, отдуваясь, вывалился Иван.

— Жеребцы здоровые! — добродушно ругнулся он. — Дьявол с ними справится!

И тут с Фиалковым произошло неожиданное. Он внезапно увидел Ивана голым. Нет, не так, как видят обычно — в общих очертаниях, со стыдливой целомудренностью не вглядываясь в подробности, фиксируя внимание лишь на лице, — он увидел безличное тело, одно обнаженное незнакомое тело. Длинное, подтянутое, сухое, без лишней граминки жира, тело, которое, стараясь не рассматривать, он все-таки разглядывал со злым интересом, неприятно удивляясь звериной волосатости, покрывшей и грудь, и плечи, и продолговато-впалую чашу живота. Ноздри Михаила Михайловича чутко подрагивали, вбирая неприятную смесь банного мыла и терпкого чужого пота. И сам он весь дрожал мелкой незаметной дрожью азарта предстоящей схватки, вспыхнувшей ненависти, страха и стыда. Его воинственная поза, напрягшиеся бугры мускулов, неподвижный тяжелый взгляд будто наэлектризовали воздух волнением. Иван остановился, точно наткнулся на силовое поле, недоуменно вскинул голову и медленно распрямился, тоже невольно глядя на него в упор. Под гавриловским исследующим взором, тронувшимся в путь сверху вниз, от лица до пальцев ног и назад от кончиков ногтей до лица, Фиалков панически ощутил себя обнаженным. Увидев чужими глазами собственное тело с непропорционально широкими, массивными плечами, с безволосой гладкой грудью, литым треугольником живота и не осознав, хорошо ли оно или безобразно, каменно напряг мышцы от безотчетного желания спрятать наготу или броситься отсюда.

Что-то смутно настораживающее промелькнуло для Гаврилова нынешней ночью в сбивчивых словах Ганьки, настолько невнятных, что он, Гаврилов, даже не счел нужным обратить на них внимание, однако же чем-то царапнувших душу. Ну какой смысл можно извлечь из такой фразы: «Где эт ты пропадаешь? Езди, езди, да смотри, друг подножку бы не подставил. Бабы, они ладно, все такие. А вот если свои позарятся, тогда совсем обидно…»

Странное, необычное поведение Фиалкова, агрессивно-вызывающее и в то же время виноватое и смущенное выражение лица озадачили Ивана. За собой он не знал ничего предосудительного, никакой провинности перед другом, ничего такого, что могло бы вызвать подобную реакцию. Значит, натворил что-то Фиалков. И в следующий миг вспышка интуиции какими-то неведомыми путями связала странное поведение друга с намеками Ганьки, с тем давним, вроде бы шуточным признанием самого Фиалкова, связала и — расшифровала загадку. Так и стояли они друг перед другом, соперники, уже знающие о своем соперничестве и ревниво сравнивающие силы. Воображение Ивана, опережая события, рванулось вперед. Он вцепился яростной хваткой в своего врага. Он уже убил его. Растерзал. Проклял. А вокруг стояли притихшие Филипп, Семен, Ганька. Они заметили, что меж Гавриловым и Фиалковым что-то происходит, но не понимали, что именно. Они ждали.