Мужские прогулки. Планета Вода

© Издательство «Радянський письменник», 1984.

Нервная, зубчато-ломаная линия города, уходя далеко к горизонту, то взлетала вверх вместе с новыми, нарядно-белыми высотными домами и с вознесенным серебром легких воздушных куполов планетария и обсерватории, то опадала россыпью одинаковых, как соты, жилых пятиэтажек, то вставала тусклыми монолитами заводских корпусов, то превращалась в светлую геометрию автострад, то горбатилась темными спинами мостов, вздыбленных над серой, прихотливо вьющейся рекой. Городское многообразие сплеталось в причудливый узор, в котором, несмотря на хаотичность и загроможденность, чувствовалась стройная гармония. Бессолнечное небо тихо покоилось над всем этим, излучая рассеянный и мягкий свет.

Михаил Михайлович Фиалков, тридцатилетний врач-педиатр, стоял на вершине обрывистого, заросшего боярышником холма и, облокотясь на тумбу ограждения, смотрел вниз. Он любил иногда после работы бывать тут, в тихом, безлюдном уголке парка, и стоять вот так, отрешась от дел и забот, давая душе и телу отдых, и любоваться расстилающимися внизу, по-вечернему залегающими в сиреневую дымку далями.

Есть неизъяснимое очарование в прозрачной акварельности межсезонья, поры, когда зима уже отступила, а весна еще запаздывает. Безлистый, бестравный мир широко и доверчиво открывается взору. Все вокруг волнует новизной, обостренной предметностью, живой телесностью.

Михаил Михайлович был сентиментален. Какая-нибудь картина природы, любая задушевная мелодия способны были растревожить его до слез, вызвать воодушевление, жажду творить что-то доброе и юношескую готовность к чему-то хорошему — к счастью ли, к чуду. Чувства раскрылись нежно и светло, хотелось откровенности, хотелось делиться с кем-то своими переживаниями и встретить отклик в чьей-то родственной душе.

Глубоко, всеми легкими вдохнув чистый холодно-сладкий воздух парка, Михаил Михайлович оторвался от парапета и быстрым пружинистым шагом двинулся на стоянку маршрутного такси. Минут через тридцать он уже находился в центре, где ему предстояло пересесть на автобус, идущий в Заречье. Он ехал играть в преферанс. Каждую последнюю среду месяца Фиалков играл в преферанс с «Кинстинтином» — инженером Константиновым, таким же, как он холостяком, владельцем удобной однокомнатной квартиры, любителем литературы о путешествиях, завсегдатаем книжного обменного рынка, где они и познакомились полгода назад, гоняясь за книгой Цыбикова, описывающего религиозные святыни Тибета. Интерес к буддизму и пристрастие к времяпрепровождению за картами и свели их.

Константинов жил в районе новостройки, в «безразмерном», по его собственному выражению, чудовищно огромном доме, закругленном наподобие калача. Сам Фиалков обитал в центре, в старинном, тихом трехэтажном особняке, выходящем окнами в разросшийся рябиновый сад, и, когда он приезжал к Константинову, вид семнадцатиэтажной громадины на двадцать подъездов с бесчисленными окнами, балконами, неопрятно увешанными разноцветным бельем, приводил его в состояние опасливого беспокойства. Всего пять лет прожил в раннем детстве Михаил Михайлович в деревне, но именно они определили во многом его дальнейшие вкусы и пристрастия. Будучи горожанином в первом поколении, он любил и ненавидел город с остротой только что народившегося чувства. Городские пейзажи действовали на него завораживающе, он мог зачарованно остановиться посреди улицы, испытывая раздраженное восхищение от подавляющей его мощи и своеобразной, какой-то нечеловеческой красоты простиравшихся куда хватало глаза пространств, забитых камнем, бетоном, стеклом, машинами, людьми, неоновыми светильниками, обезглавленными ножами садовников криворукими обрубышами тополей, сизой дымкой и гарью выхлопных газов, неумолчным, нескончаемым шумом и грохотом. Фиалков отдавал предпочтение внешнему облику человеческих поселений своего детства. Ему милы были маленькие уютные домишки, прячущиеся в садах, дома с распахнутыми настежь окнами, в которые бьются зелено-белые волны обрызганных росой черемух и откуда виден луг, окаймленный темной полосой леса, а не глухослепой брандмауэр соседнего дома.

…Лифт не работал. Взобравшись на десятый этаж, Михаил Михайлович остановился отдышаться. Сквозь пыльное окно виднелась головокружительно далекая полоска асфальта. «Любопытно, — праздно размышлял Фиалков, — может ли человек безнаказанно для здоровья жить на двадцатом, сороковом этаже вдали от зелени, от земли, от ее запахов и испарений?» Об этом он думал всякий раз, когда оказывался выше третьего этажа.

Приблизившись к знакомой, не обитой дерматином, голой двери, он хотел было нажать кнопку звонка, но заметил, что дверь приоткрыта, и вошел, решив, что хозяин уже поджидает гостей. Каково же было его удивление, когда он увидел в квартире Кинстинтина совершенно незнакомого человека, рассеянно рывшегося в книжном шкафу, к которому хозяин никого и близко не подпускал. Еще больше удивился Фиалков запустению, в каком находилась обычно аккуратная комната Кинстинтина. На тахте валялись кое-как сложенные рубашки, стол был завален бумагами, в кресле лежал полураспакованный тюк белья из прачечной. Незнакомец, белобрысый парень, с мальчишески залихватской небрежностью одетый в джинсы и полинялый вытянувшийся свитер, внимательно наблюдая, как осматривается вошедший, спросил хриплым и одновременно пронзительно-высоким голосом, в котором Фиалкову послышалась невеселая насмешка: