Мужские прогулки. Планета Вода - [2]

— Что, хозяина ищете?

Что-то странное было во всем этом, и Фиалков настороженно поинтересовался:

— А вы, собственно, э… кто?

— Я-то? — как бы не понял вопроса парень. Он машинально полистал книгу, которую Фиалков сразу же узнал (это был все тот же Цыбиков), неохотно водворил ее на прежнее место и вздохнул. — Следователь я. — И, подумав, добавил: — Следователь районной прокуратуры Махлин. Поджидаю дворника. Квартиру опечатать надо.

Фиалков, растерявшись, спросил осторожно:

— А хозяин… он что… арестован?

Махлин, склонив голову набок, как-то странно взглянул на него.

— Забрали, да. Только не туда, откуда все-таки возвращаются. — В его простывшем голосе послышалась издевка.

— Как это? — переспросил Фиалков, окончательно перестав что-либо понимать.

Махлин протянул к нему руку, нетерпеливо пошевелил растопыренными пальцами, и Фиалков, вдруг смутясь и от своего беспричинного смущения теряясь еще больше, поспешно стал шарить по карманам.

— Нету, — пробормотал он виновато, — забыл паспорт дома.

Махлин опять сбоку, по-птичьи склонив голову, взглянул на него, и его белесые брови недоуменно вскинулись кверху.

— Закурить, — хрипло пояснил он. — Курить страшно охота. А свои кончились.

— Не курю! — с невольным и постыдно радостным облегчением отозвался Фиалков.

Махлин досадливо поморщился и, глубоко засунув руки в карманы, отчего вовсе стал похож на уличного мальчишку, прошелся по комнате, звонко цокая подковами ботинок по голому паркету. Его белобровое лицо теперь выражало одновременно и насмешку и горечь.

— Нету его больше. Инсульт, — сказал он и издал звук, напоминающий не то кашель, не то смех. — Умер неделю назад. Неделю так и лежал… С работы уж пришли, хватились наконец… Во дела!

И Махлин опять издал горлом простуженный сипловато-кашляющий звук. Михаил Михайлович стоял, прислонясь к косяку, и молчал, собираясь с мыслями. Происходящее казалось ему нелепой, дурной шуткой, неизвестно для какой цели разыгрываемой.

— Бывали у нас такие случаи, — продолжал Махлин, — но то — пенсионеры, одинокие старые люди… А этот — молод ведь! Кстати, мог и выжить, если бы вовремя спохватились, если бы в больницу вовремя! Такие дела, да-а…

Михаил Михайлович стоял истуканом. Махлин удивлял его странным голосом, какой бывает у человека, тяжело и часто болеющего ангиной, нелепой для лица официального одеждой и языком — выражался он какими-то расхлябанными, как и он сам, словами и фразами, — и это несоответствие облика и поведения официального лица данному случаю отвлекало от главного, от возможности сосредоточиться и осознать происходящее.

Тем же небрежно-расхлябанным жестом, через плечо, Махлин швырнул Фиалкову что-то взятое со стола. Михаил Михайлович машинально выкинул руку и поймал брошенный предмет, оказавшийся записной книжкой в черной лаковой обложке.

— Посмотри… Вон сколько народища понаписано! — со злостью воскликнул Махлин. — Вон их сколько, друзей! И ни один не кинулся, не поинтересовался, не прибежал узнать, что с другом!

Послушный его требовательному взгляду, Михаил Михайлович открыл книжку и, перелистав несколько страниц, увидел свою собственную фамилию, выглядевшую странно и отчужденно, как бы не имевшую к нему никакого отношения. Он смотрел на маленькие, с легким наклоном влево строчки и не чувствовал ничего, кроме тупого недоумения: был человек — и нет человека!

Махлин всматривался в него, ждал чего-то.

— Вот она, наша жизнь, — меланхолично выдавил наконец Михаил Михайлович и тут же устыдился банальности произнесенной фразы.

Махлин несколько секунд помолчал, потом разочарованно фыркнул и возобновил свой скорый, мелкий бег по комнате. Михаил Михайлович выжидающе смотрел на него. Набегавшись, Махлин круто остановился возле Фиалкова и с досадой закричал своим резким и сиплым голосом:

— А ты-то что? Ты где пропадал? Друг называется! Да я бы таких друзей…

— Что значит «пропадал»? — возмутился Фиалков и неожиданно для самого себя с чопорным видом пояснил: — Я, к вашему сведению, не имею обыкновения пропадать. Просто я… э… мы не являлись друзьями.

На лице Махлин а появилось выражение злой веселости, и он воскликнул:

— Во дает!

Он еще хотел что-то добавить, но тут без стука вошла дворничиха, свежещекая, хорошо одетая молодуха. И Махлин, оставив Фиалкова, полностью переключился на вошедшую — что-то спрашивал, что-то записывал. И Фиалков постоял-постоял, с каждой секундой все больше ощущая неуместность своего присутствия здесь, и двинулся к выходу.

Странная заторможенность прошла лишь на следующий день, и Фиалков испытал естественное чувство потрясения, с медицинской обстоятельностью представив подробности смерти человека, с которым он, уходя из его дома, попрощался небрежно, как обычно делают люди, убежденные, что очень скоро увидятся снова. Кончина знакомого человека вообще поражает и опечаливает, а тут знакомый был молод, всегда казался вполне здоровым. Несколько дней Михаил Михайлович ходил под впечатлением смерти Константинова, и все валилось из его рук. Не давал покоя и неприятный осадок, оставшийся от разговора с белобрысым следователем. Брошенное Фиалкову обвинение в черствости и равнодушии — а как же иначе было понимать слова Махлина? — задело очевидной несправедливостью, не забывалось и царапало душу. Белобрысый следователь с выражением язвительности и горечи на лице был прав вообще, но несправедлив по отношению к Фиалкову. Михаил Михайлович не успел, не смог ничего толком объяснить Махлину.