Мужские прогулки. Планета Вода - [4]

— А сами-то вы с соседями знаетесь? — спросила у Фиалкова юная супруга.

Михаил Михайлович промолчал. Ему хотелось бы еще поговорить, но молодожены заторопились, вслед за ними поднялась красивая женщина. Пришлось распрощаться с Абалымовым и ему.

Несмотря на поздний час, автобусы шли переполненные. Стиснутый, сдавленный со всех сторон спинами, боками, животами, Фиалков задыхался от тесноты и чужих запахов. Его толкали, просили посторониться, пройти вперед, отступить назад, и он постепенно раздражался, накалялся. И вдруг среди этой толчеи, среди этого множества людей, с которыми его сводила на миг и тут же разводила вечерняя городская дорога, он почувствовал себя так неуютно и одиноко, так неприкаянно, что не выдержал, сошел на остановку раньше и побрел в сумерках через пустырь, где уныло подвывал ветер и с жестяным звуком шелестел высохший бурьян.

Домой, в пустую квартиру, к холодному ужину, не тянуло. Ему хотелось остановить кого-нибудь на извилине травянистой, не растолченной множеством ног дороги, справиться о здоровье, постоять, неторопливо потолковать о том о сем, узнать, о чем сегодня собеседник думал, отчего весел или угрюм. И это желание было так сильно, так необоримо, что, заслышав за собой шаги, он остановился. Нагонявший его невысокого роста щуплый мужчина замедлил шаги и опасливо заоглядывался.

— Простите, закурить не найдется? — мягким голосом вежливо спросил Фиалков. Эта банальная фраза казалась ему идеальной для вступления в разговор.

Незнакомец приободрился и, поравнявшись с Фиалковым, торопливо протянул ему пачку сигарет. Михаил Михайлович вытянул сигарету и, неумело, по-женски держа ее меж двумя вытянутыми пальцами, поблагодарил. Человек, не глядя на Фиалкова, попытался обойти его и двинуться дальше. Но тут Михаил Михайлович напряженным, неестественно высоким от неловкости голосом проговорил:

— Простите… вы торопитесь? Поговорить с кем-нибудь хочется.

И только тогда щуплый человек поднял на него глаза. Михаил Михайлович увидел даже в сумерках расширившиеся от изумления и заблестевшие зрачки. Они несколько секунд неподвижно держались на лице Фиалкова. Затем сузились. Человек хитровато засмеялся.

— Ну и жулик же ты! — сказал он и погрозил пальцем.

Михаил Михайлович тоже рассмеялся — такими забавными показались ему и удивление остановленного им человека, и собственное предложение — поговорить. Но когда фигуру прохожего поглотил сумрак и Фиалков остался один среди гулкого пустыря, ему стало так тоскливо и одиноко, что хоть волком вой. И это в родном городе! В городе, где прошли его студенческие годы, юность, куда он вернулся прошлой осенью похоронить мать и который отныне избрал местом своего жительства. За время работы на Севере он растерял старых друзей, новых приобрести не успел, и сейчас, когда ему более всего на свете хотелось ввалиться к кому-нибудь в шумный гостеприимный дом, где можно поговорить по душам или, наоборот, сидеть молча, ничего не объясняя, оказалось, что пойти некуда, не к кому. И с этой остро зародившейся тоской по товариществу он вернулся домой, напился горячего чаю, забрал с собой на тахту любимый транзисторный приемник и под уютное бормотание диктора, полный неопределенной обиды на все и вся, незаметно для самого себя уснул.

В лаковой записной книжке Фиалков наткнулся на отмеченные красным карандашом дни рождения знакомых Константинова. Возле каждого имени был указан адрес. В основном знакомые жили в разных концах страны, и лишь некая Зоя находилась здесь, в Игорске. Михаил Михайлович позвонил ей и условился о встрече.

Ему трудно было объяснить, даже самому себе, зачем он ищет этой встречи, зачем вообще занялся таким странным расследованием. А впрочем, он искал человека, который не отрекся бы от дружбы с Константиновым или, наконец, изъявил бы желание оставить у себя книжку покойного. Последнюю неделю Фиалков только тем и занимался, что по вечерам садился за телефон и обзванивал знакомых Константинова. Сообщая о смерти, выслушивал соболезнования, расспрашивал, отвечал. Постепенно перед ним стал вырисовываться такой многоликий Константинов, которого он не знал и о существовании которого даже не подозревал. Этого человека на работе уважали как специалиста, но единодушно недолюбливали за высокомерие, за властность, за вольномыслие, за то, что он сумел отвоевать недоступное другим право опаздывать на службу на целых десять минут. Однако чем-то он был и привлекателен для окружающих, если к нему так тянулись. Наделенный кипучей энергией, он вечно что-то затевал, к кому-то спешил, куда-то бежал. И то, что Константинов оставался одиноким, не будучи никогда один, удивило Фиалкова, и он принялся исследовать его жизнь с еще большим усердием и неприятным ощущением того, будто изучает собственную, такую похожую на константиновскую, жизнь.

С этим неприятным сознанием, что он разгадывает какой-то общий смысл, касающийся и его, Фиалкова, жизни, его образа существования, Михаил Михайлович ждал, держа палец на кнопке звонка. Дверь отворила молодая женщина в вельветовых брюках и туго обтягивающем свитерке, с подобранными под шелковый платок, завязанный наподобие чалмы, волосами. Фиалков невольно обратил внимание на ее узкие, пронзительного зеленого цвета глаза.