Мужские прогулки. Планета Вода - [43]

— В чем дело? — поинтересовалась Зоя.

Она тоже оглянулась, все поняла, а затем демонстративно еще крепче ухватилась за его локоть и улыбнулась ему сияющей улыбкой.

Дождь лил всю неделю, не переставая. Игорск разбух от сырости, стал серым, неприветливым, неуютным. Низкие клубящиеся тучи неслись над городом, чуть не задевая распятые на крышах телеантенны. Из шевелящегося свинцового неба то моросило, то лило, как из ведра. Воздух стал сырым и липким — нечем дышать. Вспыхнула эпидемия гриппа. В детской больнице объявили карантин, и Михаил Михайлович дежурил подряд третьи сутки. Голова кружилась от недосыпания и усталости. В холодных отсыревших палатах сидели нахохлившиеся дети, скучающие без родителей. Где-то вовсю жарило солнце, над Казахстаном дули горячие суховеи, на Черноморском побережье купались и загорали, а здесь, под этими без конца лившими на раскисшую землю дождями, не верилось, что есть место, где стоит лето.

Недовольно косясь на хмурое заплаканное окно, Михаил Михайлович вспомнил, какие дожди были в его детстве. Вспухнет, бывало, посреди полудня синяя тучища, ударит гром, засверкают молнии, разразится ливень, прохлещет буйно, споро, зальет траву теплыми парными лужами, по которым, едва выглянет умытое довольное солнышко, так весело, так счастливо бегать босиком. А теперь не разберешься — не то осень, не то лето, в июле идут осенние дожди, а в ноябре светит солнце и земля непривычно обесснежена.

Вошла пожилая медсестра и стала докладывать о самочувствии послеоперационной палаты. Записав в регистрационный журнал назначения, Михаил Михайлович встал было, собираясь наведаться в послеоперационную, но сестра остановила его тяжелым сочувственным вздохом.

— Ох, Михаил Михалыч, ну и заварили вы кашу! Давеча-то Надежда Петровна криком кричала, по столу кулаком молотила, хорошо хоть вас не сыскали, а то досталось бы под горячую руку!

Добросердечная тетя Даша была сущей находкой для больницы, дети за ней, как за родной матерью, а среди множества врачей, сестер и санитарок она каким-то особым чутьем угадывала тех, над кем собираются тучи, кому грозят неприятности, и окружала их заботой и сочувствием, на какие только была способна.

— А-а, — с нарочитым спокойствием отозвался Фиалков. — Пора что-то с этим делать.

— Так-то оно так, только вы новенький, уйдете, а мы останемся.

— Не такой уж я новенький, во-первых. А во-вторых, с какой стати вы взяли, что я уйду?

— Не вы уйдете, — опять вздохнула с жалостью тетя Даша, — а вас уйдут.

— Бог не выдаст, свинья не съест, — усмехнулся Михаил Михайлович и направился в палату.

Хоть он и крепился перед сестрой, на душе у него заскребли кошки. Черт его дернул тогда за язык! Выступи на собрании или выскажись в личной беседе с заведующей, если на то пошло! Нет, ляпнул на людях, слыви теперь клеветником, сплетником!

А дело обстояло следующим образом. Перед пятиминуткой собрался в ординаторской народ, судачили, ожидая начала, болтали о том о сем. Тут влетела Зинаида Федоровна, старшая сестра отделения: какой ужас, какой скандал, кричит, эти родители просто неблагодарные существа, только что привезли запущенного ребенка, а мы не взяли, так они такой скандал учинили, в газету собрались жалобу писать, а сейчас папаша укатил в горздрав, а мамаша сидит, не уходит!

«А почему не взяли-то?» — поинтересовался кто-то. «Так ведь мест нету!» — воскликнула Зинаида Федоровна. «Как тяжелый случай, так нету мест. Странно… э… не правда ли?» — вступил Михаил Михайлович. Присутствующие замолчали, стали внимательно слушать. «Так ведь приказ Надежды Петровны: не принимать срочных. Только плановые операции. Больница ведь не резиновая. И так теснота, чуть ли не антисанитария!» — стала сердито объяснять Зинаида Федоровна. «Оставьте, я не слепой!» — начиная возмущаться, сказал Михаил Михайлович. «Если вы такой умный, посмотрите, палаты переполнены, в коридорах лежат, на голову, что ли, класть?» Окончательно заведясь, Михаил Михайлович перебил сестру: «Те, что у нас лежат, — семечки. Их любая районная больница может брать. А мы все-таки… э… специализированная, наше дело именно трудные случаи, требующие особой квалификации и особых стационарных условий!» — «Ну, вам-то жаловаться грех, — вздохнул кто-то. — Вы все-таки делаете приличные операции». — «Редкое исключение!» — возразил Фиалков. Молодой анестезиолог Борис Святославов вздохнул: ну тут ничего не изменишь. «Изменить можно, — неожиданно тонким, самому себе неприятным голосом произнес Фиалков. — Изменить можно! И нужно!» — «Да? И как?» — встряла Зинаида Федоровна. «Очень просто. Не перестраховываться. Конечно, приятно считаться лучшей больницей области! Приятно выслушивать… э… похвалы начальства, получать грамоты, выступать на научных конференциях и принимать стажеров из института усовершенствования. Но все это надо заслужить трудом и мастерством, а не отказом от сложных и рискованных случаев. Ведь до чего дошло — как только что-нибудь посложнее тонзиллэктомии, так отправляем на сторону! Не рискуем! Пускай другие крутятся! А у нас благополучие и покой!» — «Не подобает вам, молодому врачу, недавно пришедшему в наш коллектив, говорить так…» — укоризненно покачивая головой, начала Зинаида Федоровна. «А я еще не все сказал! — перебил ее Михаил Михайлович. — По моим наблюдениям, в нашем уважаемом отделении до тех пор не будет хватать мест, пока некоторые врачи не перестанут брать… э… подарки». — «Что вы, никто и не берет подарков», — излишне торопливо возразил Борис Святославов и выразительно посмотрел Фиалкову в глаза, вроде бы даже подмигнул. «К-каких… каких подарков? Что вы говорите!» — неестественно покрываясь алыми пятнами, спросила Зинаида Федоровна. «Не знаю и не хочу точно знать, как это называется. Услуга ли, взятка… словом, вы получше меня знаете, о чем идет речь».