Мужские прогулки. Планета Вода - [40]

Говорят, любовь — таинственное и непознаваемое чувство. Не такое уж непознаваемое. У нее есть свои закономерности, согласно которым она развивается. Истинная суть человека точно проявляется в выборе объекта любви. Поэтому Фиалков не очень удивился, когда однажды Зоя завела разговор о его женщинах. Она спрашивала, какая женщина оставила заметный след в его судьбе. Он не ответил. Он знал многих женщин, но все они прошли сверкающей чередой сквозь его жизнь, как через распахнутые двери. Он помнил их ухоженные руки, их многоцветные наряды, их батисты, шелка, нейлоны, мини-юбки, миди-платья, пелерины, жилеты, блузоны. Портновские ухищрения он помнил, а вот лиц не помнил, в его зрительной памяти они остались на одно лицо — гладкокожее, молодое, стандартное, с лаковыми розовыми губами. Они прошли через его жизнь, не задев ни одной струны души, не сильно огорчая его, но не очень и радуя.

Зоя внесла перелом в его жизнь. Отныне он жил с постоянным ощущением ее присутствия, она незримо находилась рядом с ним, чем бы он ни занимался. Каждое свое слово, каждый жест, любой поступок Михаил Михайлович оценивал как бы глазами Зои. Он жил со сложным чувством, в котором соединились, причудливо переплелись и счастливое ощущение обретения того, чего он ожидал все предшествующие годы (вот оно, чудо, наконец-то свершилось!), и благодарность, признательность за то, что она — такая женщина! — избрала именно его, и некоторое мужское самодовольсто (ведь она — такая женщина! — сама к нему пришла!), и покаянный вкус вины (что он наделал! Что он делает! Как теперь встретиться с Иваном?).

Но Гаврилов пока обретался где-то далеко, на другой планете, а прекрасная женщина находилась рядом, близко. И Михаил Михайлович отодвинул все тревоги, отложил решение неприятных проблем на потом. Все свободное время проводили они вдвоем с Зоей. Ходили в кино, гуляли в лесу, бродили по городу, причем Фиалков с изумлением открывал для себя множество не известных ему ранее прелестных уголков в старых, заросших хмелем, заставленных вплотную, стена к стене, низкорослыми каменными домами улочках, множество райских местечек, будто нарочно созданных архитекторами для прогулок вдвоем.

Их отношения пришли уже к тому этапу, когда наряду с новизной, удивлением и восторгом первооткрытия появляется трезвое разглядывание и оценка. Присматриваясь к Зое, Михаил Михайлович понял, что она не так проста, покойна и безмятежна, как ему казалось прежде. В ней достаточно было и соли, и перца. Это ему нравилось. Он находил ее характер достаточно самостоятельным, и это тоже нравилось, хотя и до определенного предела. Порой эта самостоятельность выливалась в чрезмерные формы, проявлялась уже не по-женски, а как-то грубо, по-мужицки. Ему даже казалось, что она нарочно культивировала в себе это качество. Она никогда и ни у кого не спрашивала совета, не считалась ни с чьим мнением, эта ее манера пугала Фиалкова, ставила в тупик. В сущности, именно на этой почве у них и возникли первые размолвки. Заявлял, например, Михаил Михайлович о только что прочитанном нашумевшем романе: «Великолепная книга! Героиня изображена исчерпывающе!» — «Что за чепуха, — непререкаемым тоном возражала она, — нельзя исчерпывающе изобразить человека!» — «Но имярек такой-то большой писатель!» — «А человек еще больше в своем разнообразии и многообличье. Так что все художники мира, вместе взятые, не смогут никогда исчерпать человека». — «Ну знаешь, — протестовал он оскорбленным тоном, обижаясь за знаменитого писателя, — есть общепринятые истины, и не стоит их опровергать. Без аксиом человечество не могло бы двинуться дальше, так и топталось бы, каждый раз открывая открытое, доказывая доказанное». — «Но я, — убежденно заявляла Зоя, — отнюдь не отрицаю положительной роли опыта. Однако человечество не раз с изумлением убеждалось, что старая, ясная, как день, истина оказывалась заблуждением. И вообще, ты слишком ориентирован на шаблоны!»

Он выходил из себя окончательно. «С тобой невозможно разговаривать! Ты подменяешь понятия, цепляешься к словам». — «Да и с тобой не легче, — огрызалась она. — Ты занимаешься пилотченковщиной!» — «Чем, чем?! Ты безапелляционна, как десятиклассница!» — взрывался он. «А ты, — парировала она, — аксиоматичен, как старая учительница геометрии». Обидевшись, оба замолкали.

Но не надолго. Оказывается, им предстояло столько сообщить друг другу! Оказывается, разговаривать мужчине и женщине — такое удовольствие! Михаил Михайлович любил эти беседы, но и остерегался затевать их, зная, что в любой момент произойдет размолвка.

Вот идут они по базару. Пока он внимательно разглядывает горки помидоров, лука, огурцов, вишен, соображая, что купить на ужин, она уже выныривает из толпы с битком набитой сумкой. Он хватается за голову. «Зачем ты столько накупила?» — «Ничего, съедим», — беспечно отвечала она. «Но ведь мы не посоветовались!» — «А что тут советоваться? Подумаешь, крупная операция — закупка овощей!» — «Не крупная, но… э… ответственная в некотором роде». Она молчит, но косится на него иронически. «Что, мои сведения излишне аксиоматичны?» — «Твои сведения просто устарели». — «И все-таки женщина должна оставлять мужчине инициативу, чтобы он чувствовал себя мужчиной!» — «Однако я предпочитаю вести себя на равных!» — «Но мужчины и женщины не могут быть равны!» — «Ничего. В наше время все уравновешено. У женщин сейчас мужской ум, у мужчин — женская внешность».