Мужские прогулки. Планета Вода - [38]

Они пили холодное, взрывчато-шипучее шампанское, ели крупную розово-зеленую клубнику и молчали. За окном невнятно рокотала улица, шумели рябины, мирно булькал фонтан у газона. Вдалеке на горизонте собирались облака и вставали над Игорском, как второй многоэтажный город.

На стол выплеснулось немного шампанского. Зоя машинально гасила пальцем лопающиеся пузырьки, выводила на столешнице влажные причудливые узоры. Подхваченная порывом, бросившим ее сюда, в квартиру, по сути, малознакомого мужчины, она все-таки сознавала, что делала, и, уже стоя на лестнице, трезво раздумывала, подойти к дверям или повернуть назад, а если подойти, то какой придумать подходящий предлог для своего странного визита. Но оказалось, ничего не надо придумывать. Любые слова были бы неуместными. За спиной медленно кружился глянцево-черный диск, и прекрасный мужской голос пел о любви. Комната незаметно исчезала в сумерках. Из углов выдвинулись мягкие синие вечерние тени, окутали фигуры двоих, разделенных столом, растворили звуки зачаровывающей мелодии.

— Это моя любимая пластинка, — сказал, волнуясь, Михаил Михайлович, когда смолк, отзвучал голос певца.

— Я тоже люблю эти романсы, — ответила Зоя.

— Правда? — обрадовался Михаил Михайлович.

Он взял в шкафу первую попавшуюся пластинку. Под медленные задумчивые звуки испанской гитары он сделал шаг вперед и неловким настороженным поклоном пригласил Зою. Она поднялась навстречу. Тогда он, светлея от радости лицом, смущенно протянул руки, и она в ответ положила ладони ему на плечи. Они танцевали, осторожно и целомудренно держа друг друга в объятиях.

Мелодия закончилась. Он опять поставил адаптер на начало. И снова Зоя покорно опустила руки ему на плечи. И опять пластинка слишком скоро кончилась. Он ставил еще и еще, и они танцевали и танцевали. И сами себе казались невесомыми и бесплотными, как тот остановленный на стене стремительный бег самолета. За неплотно задернутыми пурпуровыми занавесями сверкал ночной город. Грохотали автобусы, шуршали шинами освещенные изнутри, яркие, как аквариумы, троллейбусы, и отсветы их фар тревожными бликами скользили по стене, где-то басовито лаяла выведенная на прогулку собака, и высоко и монотонно звучал женский голос, кличущий сына домой. А они, отгороженные от постороннего мира, окруженные медленными печальными звуками гитары, молчали и танцевали. Пластинка опять закончилась. Они не двинулись с места.

— Боже, как давно я, оказывается, не танцевала! — прошептала Зоя. — Какая чудесная мелодия! Что это?

Он, не отвечая и не выпуская ее из объятий, еле слышно прикоснулся губами к мерцающим в полутьме волосам. Она не отстранилась, не приблизилась, вообще не сделала никакого движения, лишь веки ее медленно опустились, словно покорившись. И тогда он прислонил свое расцветающее, загоревшееся лицо к ее прохладному, вопрошающе-серьезному лицу. Так в неподвижности они пробыли бесконечно долго. Полутьма в комнате стала гуще. Город за окном успокаивался, затихал. Перестала лаять собака. Глуше и реже шумели машины.

— Уже поздно, уже поздно, — бормотала она необыкновенным, каким-то светящимся шепотом, — поздно, пора… не то уйдут мои автобусы… разъедутся мои машины…

— Ну и что, — таким же раскаленным шепотом успокаивал он, — ну и пусть поздно… пусть уходят все автобусы… пусть исчезнут все машины… все такси… уже поздно, поздно, поздно…

— Поздно…

Казалось, невозможно большее счастье, чем держать в своих объятиях прекрасную женщину, касаться губами ее серебристо-розовых волос, вдыхать горьковатый молодой запах каких-то духов, исходящий от струящегося платья, слушать глухое быстрое биение сердца, но нет, есть еще большая радость — услышать обращенное к тебе «ты». Он повторял бесконечно, варьируя на все лады, это такое неожиданное и дорогое «ты». Он осторожно и нежно поцеловал ее в лоб, щеки, подбородок. Ее горячие губы сами нашли его. Он почувствовал, как под его рукой напряглось струной ее тело, откликнулось, отозвалось. Будто оно, ее молодое, сильное, зовущее тело, зазвенело радостным неслышным звоном и будто весь воздух вокруг них стал насыщен этим тонким прозрачным звоном, передавшимся и ему. И эти вибрирующие звенящие волны кружили голову, останавливали дыхание…

Не таясь, он рассматривал ее непривычно неулыбчивое, потрясенное лицо, и в его артериях вместо крови билась грустная испанская мелодия…

А она, оборотя в себя внутренний взор, следила за тем, что проклевывалось, рождалось в душе… Разве не растворилось, не исчезло уже то, что было до сих пор, разве случившееся не захлестнуло, не захватило ее глубже, чем она думала и хотела, разве сейчас не изменилась она и не меняется с каждой минутой сильней и сильней?

Переодевшись в пижаму, Зоя нырнула под одеяло и укрылась с головой. Теплая, слабо отдающая лавандой темнота отделила ее от мира. Весь вечер трезвонил телефон, но она не подходила к нему, не зажигала в сумерках света — чтобы ничего не отвлекало от главного. Ей требовалось подумать.

Когда-то давно, в детстве, утомившись от беготни и возни с братьями, от шумной безалаберщины большого семейства, любила она забираться в материнскую постель и, укрывшись ото всех под одеялом, в тишине помечтать, пока не сморит сон…