Мужские прогулки. Планета Вода - [32]

— Башка гу-удит! — проговорил Семен в паузе, когда Фиалков раздавал карты. — Вчера малость перебрал.

— Открою, братец ты мой, секрет, как не напиваться в ресторане. Выбери где-нибудь за столиком самую некрасивую женщину и все время посматривай на нее. Как только почувствуешь, что начал влюбляться, стоп, ни глотка больше!

Посмеявшись, возобновили игру. «Интересно, — раздумывал Фиалков, наблюдая исподтишка за Иваном, — какие у него с ней отношения?» Ганька проигрывал, потел от напряжения, мучительно долго раздумывал над каждым ходом. «Ложись!» — «Ха-ха! Сидишь!» — «Без одной!» — «Нет, дорогой, без двух!»

— Нет, при таком шуме я положительно не способен сосредоточиться! — вскричал вдруг безнадежно проигрывавший Ганька. — Филипп! Или ты выключишь музыку, или я бросаю карты!

Филипп с меланхоличным видом глянул на него, хрустнул пальцами и не двинулся с места. Все повернулись к нему и рассмеялись. Ничего забавного ни в позе, ни в выражении лица Филиппа не было, но тем не менее присутствующие развеселились. Как заметил Фиалков, в любой компании, школьной ли, институтской, какой иной, всегда выпадает кому-то роль весельчака, и тому, за кем она закрепится, трудно, подчас невозможно отказаться от нее. От вольного или невольного шута окружающие ждут веселья, и даже самые его несмешные реплики все равно будут вызывать смех. От долгого ношения маска клоуна прирастает к человеку накрепко, эта роль становится нормой, способом поведения, пусть и навязанным окружающими, но с которым, однако, человек, хочет он того или нет, обязан сообразовывать свои действия. Но у Филиппа не просто роль весельчака — если он и шут, то почитаемый за ум, наблюдательность, бескорыстие в жизни, за некоторую отстраненность от всякого практического действия и пристрастие к рассуждениям, порой довольно парадоксальным. В общем, он одновременно играл как бы две роли — нелюбимую, навязанную коллективом, роль шута и любимую, соответствующую его натуре, — резонера.

— Да ну его, — отмахнулся Семен, возвращаясь к игре. — У него опять женитьба расстроилась. Теперь тоска по большому розовому телу женщины.

Все опять рассмеялись.

— Пижоны, — коротко отреагировал Филипп.

— Это почему же? — поинтересовался Ганька и уставился с интересом на Филиппа.

— Потому что нормальные люди над чувствами к женщине не смеются. Потому что все в мире движется этой тоской.

— Скажи пожалуйста! — саркастически усмехнулся Семен.

— На земле есть две вещи, достойные того, чтобы жить ради них, — любовь и бессмертие, — продолжал Филипп с прежним меланхолическим видом.

— Силен ты изрекать банальности! — буркнул Семен.

— Мужчина только тогда имеет право называться мужчиной, когда он охвачен любовью, — продолжал Филипп, стараясь не обращать внимания на выпады Семена. — Лишь тогда в его душе рождаются лучшие человеческие чувства самоотречения, заботливости, желания защищать, рождаются высокие слова…

— Женщине нужны не слова, — с усмешкой произнес Семен.

Филипп споткнулся на полуслове и уставился на Семена. Его костистое тело напряженно распрямилось.

— Знаешь, как ни странно, у меня тоже сегодня настроение поссориться. Кроме того, Семен, ты слишком часто вызываешь у меня низменное чувство агрессии…

— Может, мне дать ему по физиономии? — с воодушевлением закричал Ганька. — От тебя, Семен, озвереть можно! Такой разговор перебить! Вечно все испортишь!

— Ну ты, сопляк! — с презрением, уже не шуточным, процедил Семен и отшвырнул карты.

Иван, не поднимая головы от бумаги, на которой расчерчена была пулька, и не повышая голоса, приказал:

— Прекратить.

— А чего он, бабник! — огрызнулся Ганька.

— Они болтают о бабах, а бабник я. Дела! — возмутился Семен.

— Когда много женщин, значит, нет одной, настоящей. Так что пожалеем его, Ганька, — скривился в усмешке Филипп.

Покосившись на Ивана и заметив, что тот начал наливаться гневом, Михаил Михайлович решил вмешаться.

— Что вы цепляетесь к словам? Какая муха вас сегодня укусила? — проговорил он нарочито расслабленным благодушным тоном. — Слова чаще всего означают не то, что значат. Слова — это лишь прикрытие, обходной маневр с целью… э… скрыть истинные убеждения… А кстати, не хотите кофе? Кто у нас мастер варить? Иван?

Гаврилов поднял на него выпуклые глаза, долго с удивлением глядел, а потом встал и, не говоря ни слова, ушел на кухню.

— Вот так! — восхитился Ганька после длинной паузы изумления. — Учись, Семен!

— Да отвяжитесь, пристали! — пробурчал Семен уже миролюбиво и принялся раздавать карты.

Снова углубились в игру. Теперь проигрывал Фиалков, ему упорно не шла карта, но он не огорчался. Он радовался своей маленькой победе над Иваном. Радовался тому, что ссора не состоялась, погасла в самом зародыше. Тому, что друзья пришли без приглашения в его дом, вот так взяли прямо и ввалились — в этом он тоже видел для себя добрый знак. Значит, его приняли окончательно. Даже Семен и Ганька, которые вначале отнеслись к нему с нескрываемой неприязнью. Фиалков не только не соперничал с ними в соревновании за расположение в структуре группы, но, напротив — стал буфером меж компанией и ее вспыльчивым лидером. Он укрощал своим присутствием своевластие Ивана, и остальные не могли не видеть, не признать его смягчающего влияния на атмосферу в группе. Роли вроде бы по-прежнему были распределены жестко. Но с присутствием Фиалкова что-то неуловимо переменилось, взаимоотношения демократизировались, приближаясь почти к равноправию. Будучи по-прежнему на первом месте и отдавая распоряжения, Иван теперь поглядывал на Фиалкова, как бы сверяясь с ним, ища у него подтверждения своей правоты. Ганька все так же служил на побегушках. Но теперь как бы добровольно. «А ну, Семен, Ганька, мотайте за билетами!» — приказывал раньше Иван. Теперь он ввел в свой речевой обиход сослагательное наклонение. «Фильм классный идет, хорошо бы сбегать за билетами, а?» — говорил он. «Я и сбегаю», — с готовностью предлагал Ганька.