Мужская поваренная книга - [22]

Оглядев раскинутое по кухонному столу едовое великолепие, стремглав кинулся к телефону. Отгоняя котов от колбасного изобилия изящными жестами ног, требовал себе у шайтана, сидящего в бездушно-бакелитовом электронном рожке, прибытия на ужин всех своих сыновей. Торжественного, в смокингах. Заинтересовывал их впечатлениями незабываемого вечера. Прибытия требовал не анахоретного, а совместно со спутницами своими верными. Да девкам их красным наказывал строго в вечерних быть туалетах. Говоря по-нашему, по-простецки, по-земледельчески — литл блэк дресс на них пусть будет напялено хоть каплю. Рубины и бриллианты по разумности им тоже не возбраняются. Пусть уж накинут сегодня нити жемчуга драгоценного поверх ключиц своих тонких да причёсок пышных. Кричал так же в трубку о проклятиях отцовских незамедлительных в случае ослушания даже в пунктах незначительных…

Помолясь сурово, но скоро, по-походному, мысленно торжественно пристукнул прикладом оружья своего вострого интеллектуального о закладной камень дома родного и приступил к великому кухонному колдунству.

Закинув в кастрюлю, на две трети полную ключевой воды, рёбра, варил до появления восхитительного запаха, вызывающего у слабых духом устойчивое урчание в животах. При сём, не медля, готовил зажарку из жирненькой ветчинки, шпика и лука. Как только лук зарумянился, добавил пару свежих очищенных от кожуры томатов. Рёбра из кастрюли выхватил, а зажарку в бульон погрузил.

Промыл замоченный загодя рис, сложно сложив пальцы хитрым, означающим воду, китайским иероглифом «шуй». Движение сиё почерпнуто мною было у одного басурманина ещё в стародавние времена. Дождавшись закипания, стал бить в бубен и вращаться. Громко и страшно камлая, метал в кипяток и в котов порезанное колбасное ассорти. Последними же, уже при погасшем под кастрюлей огне, в торжественной тишине в солянку пали оливы, зелень и мелкорубленые стручковый перец с чесноком.

Мясо же с рёбер варено-копчёных отнюдь не обдирал по всегдашнему обыкновению своему, а наоборот — аккуратно ножом отделил рёбрышки по одиночке одно от другого и порционно разложил их по глубоким глиняным суповым чашкам. Залил их щедро солянкой, а поверх густейшей домашней сметаны плотные колобки ложечкой сформировал и по одному в плаванье по янтарю похлёбки пустил.

Завёл рукояткой с хрустом тугую пружину в хитром заморском ящике с приятной застольной музыкой, сел за стол, заложил за ворот салфетку и молчаливым суровым жестом указал дорогим гостям приступать к трапезе.

Сыны-то мои, хлопцы без ложных буржуазных комплексов, воспитанные строгими ежовыми рукавицами в простоте и сельской незатейливости, стучали весело деревянными ложками и, не отвлекаясь на пустые разговоры, одобрительным мычанием воздавали хвалу солянке.

Непривычные же к нашему лёгкому семейному укладу отроковицы сперва, понятное дело, стеснялись и жеманничали. Вкушали томно, оттопырив мизинчики, набирали в ложечки едва-едва. Хлебушек ломали на мелкие кусочки и клевали его как птички. А потом… Как-то незаметно и втянулись помалу в процесс. Ложки, зажав плотно в кулачки, хлёбать стали со смачными звуками, утирать текущее по миловидным устам затеялись рукавами. А уж как дело до рёбрышек у них дошло, так и вообще любо-дорого смотреть стало. Охватив их плотно так, что жир с мяса обильно продавливался меж тонких изящных пальчиков, рвали клыками сочиво с костей и нечленораздельно злобно урчали. Устроили непотребную потасовку, выхватывая без спросу у сынов из тарелок необчмоктанные ещё ребра.

Умилёно и радостно смотрел на преображение эльфиек на тонких каблучках в агрессивных фемин-фаталь. Меткими хлёсткими ударами боевой мухобойки отгонял жадные девичьи лапки от костей в своей тарелке. Заразительно хохотал над тощими сиротками в полный голос. Не стесняясь правил приличия, тыкал в обворожительниц пальцем, громко аплодировал. От полноты обуреваемых чувств часто выбегал из-за стола, бил себя с размаху по коленям и пускался вприсядку.

Назабавившись, вытащил жалобно поскуливающих дщерей человеческих из-за стола за нежные загривки. Держа их крепко брыкающихся и шипящих в вытянутых руках, дабы не оцарапали невзначай друг друга коготками, говорил нравоучительно ошарашенным такими метаморфозами дитяткам:

— Вот, сыны мои, смотрите! А вы думали, пращуры наши, гоминиды, после приручения собак и лошадей первых женщин себе приманивали-приручали на нежные цветы левкои и сладкий мед лесных пчёл? Ага, счаз!.. На мясо свежего мамонта их ловили. Заманивали диких прелестниц на дымок от отбивных, жаренных на каменных остриях копий. Вот. Вот вам настоящий вид женщины. Не впадайте же отныне в конфетно-букетную ересь любовную! На мясо, на мясо сердца их приступом берите. А как засадите плотно прелестниц в узилища теремов своих крепких, там уж кормите их хоть йогуртом неправославным, хоть какой другой романтической ерундой.

После, оставшись один, долго ещё, до первых рассветных лучей, скрипел неутомимым пером, занося случай сей в проскрипции свои кухонные. Временами бросал перо и разглядывал, охая, ахая и сокрушённо покачивая головой, обглоданные останки рёбрышек с глубокими от острых девичьих зубок поперечными бороздами. Назначал себе всенепременно отписать их в местный музей краеведения в отдел экстремальной археологии экспонатами для экспозиции «Фрагменты стоянки человека разумного. XXI век».