Мужская поваренная книга - [15]

Просто обязан заметить, замполит был мужик замечательный, с великолепным сочетанием ума с изысканным чувством юмора. Говоря кратко, фразой братьев Стругацких из их Града обречённого: «…Вы знаете, Кацман, — сказал однажды полковник. — Я никогда не понимал, зачем в армии нужны комиссары. У меня никогда не было комиссара, но вас бы я, пожалуй, на такую должность взял…» В первый раз я попал под пристальное внимание его глаз после того, как по его просьбе написал на куске ватмана плакатными перьями объявление о предстоящем воскресном кроссе на десять километров с полной боевой выкладкой. Настроение после известия о беготне дурниной на дальность расстояния в законный выходной с сопки вниз, а потом вверх, было радостно приподнятое. Повинуясь моему внезапному порыву, к скучному официальному тексту сама легла приписка о том, что кросс будет проходить под девизом: «Свободу узникам апартеида!» Пришедший забрать объявление замполит сперва в удивлении выгнул бровь и задумался, а затем, радостно заржав, умчался в казарму вешать творение на информационную доску. За искреннее сострадание узникам апартеида нам с замполитом прилетел капитальнейший разнос от начальника штаба. А сразу за разносом, собственно, и было составлено нами и вероятнее всего всё-таки больше от скуки, нежели чем от врождённого чувства фронды для остро щекочущего нервы весёлого бойкота режима то, что в уголовно-процессуальном кодексе именуется преступным сообществом, а в народе — шайкой.

Буквально на следующий день у нас состоялся прелюбопытнейший разговор:

— Товарищ рядовой, правда ли ваше недавнее признание в тесном кругу своих товарищей о посещении вами в годы розового детства изостудии во дворце пионеров?.. Так… правда. Фу, как вам не стыдно. Нет! Это не называется стукачеством, это называется информаторством. А будьте теперь любезны, озвучить мне, с каких тонов вы бы начали наносить краску на объекты наглядной агитации? Так… правильно, со светлых. Тогда вот вам.

И он положил предо мной на стол открытку. На ней, на фоне развивающегося красного знамени изображен был суроволикий солдат в каске, судорожно сжимающий в руках автомат. Поверх всего этого великолепия шла мудрая надпись: «Служи по уставу — завоюешь честь и славу!»

— Вот тебе идеологически грамотная парсуна. Ставлю боевую задачу: увеличить это безобразие до размера пять на три метра и повесить на торец казармы. — Да не справлюсь я. Всю жизнь только чертил. Ну, буквы, пожалуй, смогу, но рисовать не умею совершенно! — Поздравляю вас, произошло маленькое военное волшебство — уже умеешь. Только что мною в политотдел полка было рапортовано, что у нас стараниями нашего героического дивизионного руководства и лично моими методом сложнейшей армейской селекции в прекрасном нашем коллективе, прямо средь свинарей и кочегаров, внезапно выращен художественный талант фактически мирового уровня. Более в услугах их халтурных полковых мазилок мы не нуждаемся. А посему — назад дороги нет, позади Москва. Приступайте, коллега!

Куда было деваться? Памятуя о печальном опыте Остапа Бендера, громадный щит и маленькая картинка были расчерчены на строго пропорциональные квадраты, и дело пошло. Правда несколько озадачивала реакция замполита. Как только изображение было отрисовано карандашом, он уже без улыбки на процесс ваяния смотреть не мог. По мере продвижения процесса веселье его всё нарастало, и к финалу работ он уже от смеха постанывал и похрюкивал.

— Заканчиваешь? Ну, давай, давай скорее, сил уже смотреть на эту порнографию никаких нет, — говорил он, просто укатываясь со смеху, глядя, как я ползаю по щиту в коленно-локтевой позе с кисточками и красками. — Да, что тут, в конце концов, смешного, тащкапитан? — уязвлено возмущался я, чувствуя в себе уже некое глубокое родство с Моне и даже немножечко с самим Рафаэлем и не находя ни в своих высокохудожественных страданиях, ни в облике сурового солдата на изображении ничего весёлого. — Цыц, воин! Не скажу, пока не закончишь и не повесишь плакат.

Плакат был закончен, и ребята из моего отделения водрузили его на стенку казармы. Счастливый замполит, потирая радостно руки, отвёл меня в сторону и, тыча в воина на плакате пальцем, предложил:

— А теперь, дружище, извольте пересчитать ему пальцы на левой руке.

Я обмер. Поверх цевья автомата лежал большой палец, а остальные пять крепко сжимали цевьё снизу.

— И вот только попробуй кому-нибудь об этом проболтаться или закрасить лишний палец. Убью! Я может быть теперь каждый день, идя на службу в этот дурдом, буду радоваться. — Зато текст красиво получился! — Текст — да-а-а… хорош! Впечатляет. Только зачем ты слово «славу» написал с буквы з? — Как! Где? — Всё, всё. Расслабься, шучу я так.

Упомянутое уже чувство юмора у замполита было хорошее, но иногда несколько своеобразное. Именно он одним прекрасным утром ярко высветил передо мной древнюю тезу о том, что мальчики никогда не взрослеют.

— Так! Сегодня у нашего горячо любимого уставника начальника штаба день рождения. Вечером планируется тихое офицерское застолье, плавно перерастающее в лихую гусарскую попойку. Нужен подарок. А какой лучший подарок имениннику? Правильно! Подарок, сделанный своими руками. Ты прямо сейчас рисуешь и клеишь мне из картона точную копию пачки сигарет Овальные. Только вместо названия «Овальные» пишешь слово «Кизяк», а вместо «Минздрав предупреждает…» ваяешь «Министерство обороны майора имярек уже предупреждало».