Мужчина без чести - [7]

Эдвард ощущает себя двояко: словно бы наполовину он сам все ещё здесь, где-то среди диванов и стен, где-то возле деревянного пола с рисунком в виде квадратиков. Где-то рядом. Но в то же время нет его здесь. Не знает он ни этой квартиры, ни этого потолка, ни тихо жужжащего на кухне холодильника.

Всё смешалось, слилось воедино, потеряло чёткие формы. Он с трудом может восстановить события недавно произошедшего инцидента. Помнит лилии, помнит мусорники, помнит холодные грязные кирпичи и то, как какая-то тень нависает над ним, злобно усмехаясь. А потом — темнота. Потом только испуганные карие глаза возле лифта и плохо заметные слезы, которые их обладательница тщательно стирала, уходя в другую комнату.

Он не позволил ей остаться по той простой причине, что не доверяет себе. Не может понять, что происходит и в состоянии ли он справится, если что-то пойдет не так.

Эдвард ещё помнит накатившее безумие в ванной — без причины, без мыслей, просто так, из ниоткуда, подогнулись колени — вот и все — и то, как едва-едва поборол в себе желание вышвырнуть прибежавшую на шум жену из душевой кабинки. Руки гудели, желая за каждое прикосновение, за каждое слово, что было ей сказано под тёплыми струями, ответить ударом. И ещё одним, и ещё. Пока вода снова не станет розовой…

В тот раз ему удалось. В какой-то момент пелена спала, и, когда маленькие пальчики стали гладить его пострадавшую щёку, убивать расхотелось. Он помнит, что прижался к Белле, и помнит, как она что-то говорила ему, пытаясь утешить (успокоить?).

А потом снова — одежда. Какая-то одежда, какая-то просьба, так и не расслышанная. И новая волна ярости — в ней слишком легко было захлебнуться.

Эдвард помнит, как он стоял перед шкафом, пытаясь вспомнить, что сейчас должен сделать. Футболки, костюмы, рубашки — всё висело внутри ровным рядом, нужно лишь было сделать выбор. И то ему было не под силу. И то догадался, как следует поступить, лишь через несколько минут.

Пижама была слишком лёгкой, от дрожи не спасала. Но мужчина боялся, что если разденется снова, пробудет перед шкафом ещё столько же и уже не гарантировано, что вспомнит, зачем здесь вообще стоит.

Он взял подушку и одеяло — машинально, автоматически, без лишних мыслей. Просто взял — подошёл и взял. И в гостиную — причину, по которой не мог оставаться с женой слишком долго, в отличие от всего иного, он запомнил.

А она упиралась, не хотела уходить. Даже плакала вроде как. Глупая какая… с каких пор развитая интуиция не подсказывает, что рядом опасность?

Эдвард всерьез опасался, как бы безумно это не звучало, что, проснувшись среди ночи и забывшись, где находится, легко сможет закрыть беллино личико этой самой светлой мягкой подушкой и держать до тех пор, пока всякое сопротивление не исчезнет…

Это пугало и ошеломляло, даже больше — сводило с ума, но ничего, чтобы побороть это, он предпринять не мог. Не знал, что нужно. Гораздо безопаснее было отправить девушку подальше. И подольше. Хотя бы до утра… вдруг утром что-то изменится?

Эдвард ворочается в своей новой тесной постели, то и дело скользя ногтями по наволочке, издающей отвратительные звуки, но остановиться почему-то не может. Раз за разом вспоминает, раз за разом перебирает какие-то смутные мысли в голове. Такое ощущение, что там — дыра. Черная, как в космосе. Засосавшая в себя всё и всех вокруг. Будет ли возврат, возможно ли его оформить — неизвестно.

Закрывая глаза и борясь с непонятной энергией, спрятавшейся где-то внутри и замаскированной, он пытается заснуть. Двадцать минут, час… часы на стене поворачивают стрелки как ни в чём не бывало, отсчитывая его время. Быть может, хоть они смилостивятся… он слышал, что во сне вспоминается то, что было укрыто даже самой надёжной памятью. И хочет вспомнить. Хочет, потому что знает, что в противном случае может нанести непоправимый вред единственному важному для него человеку. А это уж никак непростительно… что в этом мире, что в другом.

Вокруг темно и холодно. Вокруг — кирпичи и тёмно-коричневая густая грязь в больших лужах. Вокруг витает страх с привкусом отчаянья и, кажется, алкоголя. Сколько же надо выпить, чтобы так…

Внезапный толчок. Болезненный, удушающий, срывающий с крика последние оковы. Сильный. Резкий. До того, что вздуваются вены на шее, а из глаз неостановимым потоком брызжут слёзы. Тело трясёт, колени подгибаются, и только то, что движение повторяется, помогает удержаться на ногах.

Стена с кирпичами становится нечёткой. Слёзы тому причина или то, что постепенно хочет удалиться куда-то подальше сознание, Эдвард не знает. Вокруг уже нет ни темноты, ни луж, ни сырости. Есть только запах спиртного — резкий, зловонный — и бесконечная боль. Раз за разом. Удар за ударом.

Неужели, если убивать, нельзя мягче, быстрее? Эта пытка никогда не кончится.

А над ухом слышится свистящее дыхание и полустоны, расползающиеся по закрытому ночному переулку. Они тихие — слышны только ему самому, — но оттого не менее явные. Что там происходит?..

— Достойный мальчик, — раздаётся приглушённый бас совсем рядом. Он словно бы вырастает из этих самых стонов, переливаясь среди них цветной радугой, — милый, милый мальчик…