Музей моих тайн - [126]

— Тетя Банти, вы хотите остаться здесь? — спрашивает Адриан, и Банти вздрагивает всем телом, как испуганный кролик.

— Остаться? — тихо повторяет она. — Навсегда?

— Ну… — мямлю я. — Может быть, и не навсегда…

— Почему мне нельзя домой? — спрашивает Банти, переводя взгляд с меня на Адриана и обратно — быстро, испуганно, и мне тут же хочется оказаться где угодно, только не здесь. — Почему мне нельзя домой?

* * *

Мы с Адрианом едим сэндвичи перед телевизором, взгромоздив на колени специальные подносы Банти для телевизионной еды. Мы смотрим «Антикваров на выезде» с религиозным рвением людей, которым больше нечем заняться. Завтра мы начнем разбирать дом и паковать вещи, определяя их судьбу. Кажется странным, что мы выбрасываем вещи Банти, когда она еще жива, но в этом доме ей ничего больше не понадобится. Тут звонит телефон.

Может быть, это мистер Никто. Нет, это не он. Это заведующая «Силверлис» — она сообщает, что у Банти инсульт.

* * *

— Когда она успела так съежиться?

Патриция как громом поражена происшедшей с Банти переменой. Мы трое — я, Патриция и Адриан (четверо, если считать Долорес, которая спрятана у Адриана под курткой) — сидим вокруг больничной койки Банти и разговариваем шепотом. Патриция, узнав о близящейся кончине Банти, прилетела первым же рейсом. Кровать Банти стоит в боковой комнате новой районной больницы (из Силверлис Банти выдворили сразу после инсульта — чаевых она так и не оставила). Кровоизлияние в мозг — недостаточно сильное, чтобы убить, но достаточно, чтобы погрузить глубже в преддверие ада. Ей принесли ужин, но он остался несъеденным (остатки пожевала Долорес).

Ночная дежурная медсестра — сестра Блейк — просовывает голову в дверь и спрашивает, все ли у нас в порядке. Тон ее голоса — серьезный и сочувственный — в сочетании с дальней боковой комнатушкой, куда нас убрали, подальше от остальных палат отделения, намекают, что Банти долго не протянет. Когда сестра уходит, мы обсуждаем, идти ли на ночь домой или остаться тут. Я задергиваю занавески на окне — с крупными яркими узорами, как будто мы в детском отделении. Палата Банти выходит на железнодорожные пути, ведущие в сторону Скарборо, и под нами, гудя, проезжает дизельный электровоз с коротким составом. Мы с Патрицией решаем пойти спросить сестру Блейк, известно ли время прибытия Банти в конечный пункт. Уже десятый час вечера, последние запоздалые посетители ушли, и свет приглушен. Мы находим сестру Блейк и другую сестру, практикантку, в шестиместной палате: они утихомиривают маленького старичка — он с завидной решимостью пытается выброситься из койки. Сестра Блейк и практикантка стараются поднять стенки кровати, а старичок — ростом он не больше школьника — извергает поток яростных инвектив.

— Кажется, она занята, — неуверенно говорит Патриция. — Пойдем погуляем.

Мы блуждаем по лабиринту новых лестниц и коридоров: рука об руку, как ходячие раненые в халатах, которых мы видели днем. Сейчас они все благополучно уложены в постели, и маленькие электрические поезда, которые днем жужжат по коридорам, развозя еду больным, тоже стоят на приколе. Мы идем по коридорам со стенами из зеркального стекла — за ними видно уток, пристроившихся на ночлег у бетонного пруда, освещенного маленькими прожекторами. Воздух тихо вибрирует от шума моторов, словно больница — огромный корабль, уверенно взрезающий темноту. Мы некоторое время сидим в вестибюле в больших, обитых винилом креслах и смотрим на вращающиеся двери, а потом выходим на улицу и делаем круг по пустой автостоянке для посетителей, расчерченной, как гигантские классики. Мы находимся всего в нескольких сотнях ярдов от места, где родилась Банти. А теперь она умирает. Дальше, по другую сторону дороги, сияют огни фабрики Роунтри — еще одного гигантского океанского лайнера.

По возвращении в палату мы находим там сестру Блейк — она держит Банти за одну руку, а Адриан за другую. Адриан обеспокоенно смотрит на нас, а сестра Блейк тихо говорит:

— Кажется, ей хуже.

Наше бдение у одра Банти длится всю ночь. Когда смерти ждешь, она не застает врасплох (как обычно у нас в семье), а, наоборот, медлит. Сестру Блейк зовут Тесса, ей под пятьдесят, у нее два взрослых сына, Нил и Эндрю. Нил женат, у него только что родилась дочь, которую назвали Джемма. Все это и многое другое мы узнаем от сестры Блейк, обмениваясь рассказами над живым трупом Банти. У сестры Блейк усталые голубые глаза и поблекшие светлые кудряшки, и в целом она похожа на пухлого, утомленного ангела.

— Я никогда не знала своей настоящей матери, — тихо говорит она. — Меня удочерили. Когда не знаешь свою настоящую мать, это вроде как не дает покоя, понимаете?

Патриция морщится и спрашивает:

— А вы не пробовали ее найти?

Сестра Блейк отвечает:

— О, конечно, я ее нашла, но она уже умерла к тому времени. Она была родом из Белфаста, но больше я почти ничего про нее не знаю, кроме того, что она тоже была медсестрой — странно, правда? Я дитя войны.

— Все мы дети войны, — загадочно отзывается Патриция.

* * *

— Она висит на волоске, — шепчет сестра Блейк, и мы все необычно пристально вглядываемся в лицо Банти.