Musica mundana и русская общественность. Цикл статей о творчестве Александра Блока - [54]
Если в эпоху бурных стремлений отрицались разум и рассудочная культура, во имя нераздельной полноты непосредственного чувства, проявляющегося в природной жизни, то для романтиков, как учеников Канта и Фихте, разум, в противоположность рассудку, становится источником метафизической деятельности – стремления к познанию бесконечного. Оправдать не только инстинктивное, стихийное содержание человеческой жизни, но также весь сознательный процесс культурного строительства, во имя божественного содержания, в нем воплощенного, такова более сложная задача йенских романтиков [Жирмунский 1919: 17].
В приведенной цитате Блок, по-видимому, обратил внимание на саму терминологию Жирмунского, где разум и «метафизическая деятельность» как «стремление к познанию бесконечного» сопрягаются с использованием концептов «культуры» и «стихии», столь существенных для блоковских текстов. Мистика природы, которую описывает Жирмунский в своей книге («мистическое чувство»), по всей вероятности, была воспринята Блоком в рамках построений «Крушения гуманизма». Поэтому в своей речи он называет романтизм «культурой» («Романтизм и есть культура»), а основную интенцию романтизма, стремящегося в самую гущу «жизни», определяет как
способ устроить, организовать человека, носителя культуры, на новую связь со стихией. Человек от века связан с природой, со всеми ее стихиями; он борется с ними и любит их, он смотрит на них одновременно с любовью и с враждой. Эта связь со стихией есть связь романтическая [Блок 6, 365-366].
Однако «природа», о которой говорит Блок, понимается им несколько иначе, чем та «природа», о которой пишет Жирмунский. Как и в «Стихии и культуре» и «Крушении гуманизма», в своей речи Блок говорит прежде всего о народной «стихии», о «природе» в смысле появления в XIX веке нового актора на сцене европейского исторического процесса[332]:
Знаменательно, что имя «романтизм» было произнесено именно тогда, когда стихия впервые в новой истории проявилась по-новому в духе народного мятежа; новая стихия дохнула со страшной силой во французской революции, наполнив Европу трепетом и чувством неблагополучия. Это была как бы пятая стихия; ответом на нее культуры было шестое чувство [Блок 6, 366].
Мистика природы йенского романтизма, которой в значительной степени посвящена книга Жирмунского 1914 года, превращается в тексте Блока в историческую мистику. В pendant «Крушению гуманизма», где Блок подчеркивает способность причастных «духу музыки» великих художников (в противоположность «глухим», живущим лишь в «календарном времени» «обывателям мира») распознавать совершающиеся в «музыкальном времени» исторические сдвиги, в речи «О романтизме» он вводит топику «шестого чувства», которым обладали романтики и которое сделало их чуткими к судьбоносному смыслу пробуждения «пятой стихии», «стихии» «народного мятежа», революций XIX столетия. Эта топика также восходит к книге Жирмунского 1914 года, где она используется прежде всего для описания «мистического чувства» йенцев, их видения божественного присутствия в мире, природе, бесконечного в конечном[333]:
«Романтизм – условное обозначение шестого чувства, если мы возьмем это слово в его незапыленном, чистом виде. Романтизм есть не что иное, как способ устроить, организовать человека, носителя культуры, на новую связь со стихией»; «Убывает и стремление культуры; вчера мы ясно жили каким-то новым, шестым чувством, а сегодня – мы опять в плену у наших пяти чувств, и наш творческий дух томится, изнемогает, испытывает ущерб. Но убыль опять сменится прибылью. За Великой французской революцией последуют 1830, 1848, 1870, 1917 года. В Европе вновь проснется ответно это новое, как бы шестое, чувство, без которого мы с зеленого гребня волны не увидим ничего, потому что захлебнемся в родимой зеленоватой воде; она скрутит нас и повлечет „туда, куда не хотим“, на дно» [Блок 6, 365, 366-367].
Ср.:
«Но весь мир является проявлением бесконечного, и мы чувствуем его во всем, подлинно чувствуем, так же ясно, близко, определенно, как и другими пятью чувствами. И в свете этого нового чувства вся жизнь преображается – и не в фантазии опять, а в подлинном чувстве»; «Божественность окружающего нас мира воспринимается не разумом, а чувством. „Когда же вы научитесь чувствовать? – говорит Новалис. Вы так же мало знаете еще это небесное и самое простое свойство души человеческой“. Здесь говорится не об обычных восприятиях, а о чувстве бесконечного, соединяющего наши отдельные чувства. Оно такое же яркое, как и другие пять чувств, как бы шестое чувство рядом с ними, которым мы непосредственно воспринимаем божественное, так как оно становится имманентным нашему сознанию»; «Романтизм есть миросозерцание реалистическое, во-первых, поскольку лежащее в его основе мистическое чувство испытывается как реальное, а не как фантазия; «не предчувствие Бога, нет, а настоящее чувство», говорит Тик. Это такое же чувство, как и все другие пять» [Жирмунский 1914: 25, 59, 140-141].
В своем тексте Блок описывает взаимоотношения романтизма-«культуры» и «стихии», прибегая к разным метафорическим ходам: то «стихия» подается как «возлюбленная» «культуры» (что могло напоминать о любовных отношениях архаического человека и природы в «Поэзии заговоров и заклинаний»), то культура предстает странным плавучим островом, омываемым волнами «стихии»
Предисловие известного историка драмы Юрия Фридштейна к «Коллекции» — сборнику лучших пьес английского драматурга Гарольда Пинтера, лауреата Нобелевской премии 2005 года.
Анализируются сведения о месте и времени работы братьев Стругацких над своими произведениями, делается попытка выявить определяющий географический фактор в творческом тандеме.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Предмет этой книги — искусство Бродского как творца стихотворений, т. е. самодостаточных текстов, на каждом их которых лежит печать авторского индивидуальности. Из шестнадцати представленных в книге работ западных славистов четырнадцать посвящены отдельным стихотворениям. Наряду с подробным историко-культурными и интертекстуальными комментариями читатель найдет здесь глубокий анализ поэтики Бродского. Исследуются не только характерные для поэта приемы стихосложения, но и такие неожиданные аспекты творчества, как, к примеру, использование приемов музыкальной композиции.
Эта книга удивительна тем, что принадлежит к числу самых последних более или менее полных исследований литературного творчества Толкиена — большого писателя и художника. Созданный им мир - своего рода Зазеркалье, вернее, оборотная сторона Зеркала, в котором отражается наш, настоящий, мир во всех его многогранных проявлениях. Главный же, непреложный закон мира Толкиена, как и нашего, или, если угодно, сила, им движущая, — извечное противостояние Добра и Зла. И то и другое, нетрудно догадаться, воплощают в себе исконные обитатели этого мира, герои фантастические и вместе с тем совершенно реальные: с одной стороны, доблестные воители — хоббиты, эльфы, гномы, люди и белые маги, а с другой, великие злодеи — колдуны со своими приспешниками.Чудесный свой мир Толкиен создавал всю жизнь.
Франция привыкла считать себя интеллектуальным центром мира, местом, где культивируются универсальные ценности разума. Сегодня это представление переживает кризис, и в разных странах появляется все больше публикаций, где исследуются границы, истоки и перспективы французской интеллектуальной культуры, ее место в многообразной мировой культуре мысли и словесного творчества. Настоящая книга составлена из работ такого рода, освещающих статус французского языка в культуре, международную судьбу так называемой «новой французской теории», связь интеллектуальной жизни с политикой, фигуру «интеллектуала» как проводника ценностей разума в повседневном общественном быту.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.