Мой век - [15]

Первым моим учителем на производстве стал заведующий Андроновогорским участковым леспромхозом Григорий Павлович Федоров. Местный житель, выбившийся из десятников, умный, отлично знающий лесное дело, он научил меня всему, что должен знать на практике лесной руководитель среднего звена. Но особенно я уважал Федорова за его честность и смелость. Помню, как он стал на защиту твердозаданца Василия Силина из деревни Еловая гора.

Твердозаданцы. Кто они такие? Это деревенские мужики, отнесенные местными властями к числу зажиточных и обложенные немыслимо высоким твердым заданием по заготовке и вывозке древесины. Если твердозаданец не выполнял сумасшедшей нормы, его объявляли саботажником и судили. Однажды Федоров встретил на делянке твердозаданца Силина, лежащего у ног запутавшейся в вожжах лошади.

— Не могу, — сказал Силин, — делайте что угодно.

Федоров отвез обессилевшего человека домой в Еловую гору, дал ему письменное освобождение от работы. Андроновогорский сельсовет объявил твердозаданца дезертиром. Его судили и вместе с отцом и матерью выслали в каменоломни на остров Голец в Онежском озере. А дело Федорова — перерожденца, пособника классового врага — изучалось и оформлялось в райкоме партии. Рассмотреть его не успели. Произошло неожиданное: из леспромхоза пришел приказ, отменяющий твердые задания и строго предлагающий руководителям учлеспромхоза под их личную ответственность уничтожить все формы по учету работы твердозаданцев. Мы до глубокой ночи жгли в печке эти формы. Потом выяснилось: к нам должна была приехать иностранная комиссия. И хотя не приехала, твердозаданцы исчезли. Федоров отделался легким испугом.

Летом 1931 года учлеспромхозы были преобразованы в лесопункты. Нашу контору леспромхоз перевел из Мергубы — деревушки, расположенной в трех километрах от Андроновой горы — центра сельсовета, в Челмозеро, где было три дома. В двух жили охотники и рыболовы братья Тихоновы с семьями, в третьем — большом и красивом, возвышающемся на живописном берегу лесного озера, как замок из дерева, разместились и контора лесопункта, и весь наш аппарат — каждому досталась комната. Дом окружали хозяйственные постройки, специальное помещение было отведено под магазин. Основательно осел здесь челмозерский купец. Говорили, предприимчивый был, широко поднял дело. Жители Ледмозера, Больших гор, Тикшозера, Кимасозера не знали нужды в товарах. После революции бежал в Финляндию.

Федорова перевели на работу в Ругозеро. Начальником Челмозерского лесопункта по его рекомендации назначили меня. Опыта, понятно, у меня недоставало еще, но энергии было хоть отбавляй. Согласился. И — завертело, закружило. Время было жесткое, крутое. Всю нашу жизнь определял план. Всё для плана! При любых условиях — план! План любой ценой, во что бы то ни стало! Этого требовал «Кареллес» от леспромхоза, леспромхоз — от лесопунктов.

И мы вертелись. День в лесу, вечером в конторе. Сидим, жжем махру, в чаду и жаре подсчитываем, что же сделано за день. Оказывается, сделано мало. Если темпы не будут резко повышены, неминуем прорыв. Начинаем обдумывать, что же надо сделать, чтобы завтра же наверстать упущенное. Принимаемся за расстановку сил. Особенно большие надежды на это возлагали постоянно сидевшие у нас республиканские и районные уполномоченные, которые неусыпно следили за тем, как мы работаем. Все они, за малым исключением, ничего не понимали в лесном деле, боялись показываться на делянках, а может, и просто ленились, днями лежали в комнате для приезжих, пили чай, «болели» за план, с нетерпением ожидая вечера. Как только спускались сумерки, перекочевывали из комнаты приезжих в контору, ждали возвращения из леса начальника лесопункта, технорука, десятников. Сердились, когда кто-либо из них запаздывал. Всегда были недовольны итогами дня. Начинались поиски резервов. Почти всегда они сводились к разговорам о расстановке сил и затягивались до ночи. Сочиняли варианты, спорили, понимая, что все это есть не что иное, как переливание из пустого в порожнее. Давно ведь известно, что от перестановки слагаемых сумма не меняется. Ночные дебаты нужны были разве что для самоуспокоения их участников. Что же касается изыскания резервов, то это было уделом начальника лесопункта, которому леспромхоз в помощи не отказывал, особенно после того, как начальником его производственного отдела стал Григорий Павлович Федоров.

До тошноты накурившись, отупев от бессмысленных повторений азбучных истин, приходишь домой где-то в час, иногда и в два часа ночи. А в шесть — наряд. После наряда — лес, хлопоты до вечера. И так каждый день. А из леспромхоза сыплются приказы, один строже другого, все чаще — с угрозами: под суд! Под суд! Было не так уж страшно, привыкли к грозным бумагам. Но однажды, в середине первого квартала, суд пожаловал к нам сам, собственной персоной, в натуральном виде.

Мы со старшим счетоводом Зуевым и кассиром Дубовым готовили в конторе документы для выдачи лесорубам зарплаты за январь. На минутку заглянул парторг Канто, чтобы сказать: он отправляется в лес. Не садясь, набил махоркой трубку, раскурил ее, направился к порогу. Уйти не успел. В контору с паром, с инеем на меховых шапках ввалились районный прокурор, судья, начальник милиции. С ними был и Пейппо. Он поздоровался со всеми нами одновременно: