Мой любимый крестоносец. Дочь короля - [36]

В монастырь я попала, когда мне и семи не было. И здесь я, круглая сирота, нашла себе тихое пристанище. Сначала воспитанница, потом послушница, скоро я приму постриг, и монастырь навсегда защитит меня от всех бед и волнений мира. Я привыкла здесь жить и понимала, что нигде больше не могла бы проводить столько времени за книгами. И всё же... Большой мир, тревожный, яркий и страшный, врывался в моё тихое существование, пугал, но ещё больше интересовал. И хотя мне полагалось принять постриг уже год назад, на своё шестнадцатилетие, я отказалась. При этом я сослалась на то, что готова ещё год прожить в послушницах, чтобы затем постричься вместе с Отилией. Отилия была на год младше меня, и мы с ней дружили. Так что не было ничего удивительного в моём желании обождать её. И всё же какой переполох поднялся тогда из-за моего отказа! Даже приезжал аббат Ансельм из Бери-Сент-Эдмундса, патрон нашего монастыря[29]. И как зло смотрел на меня своими маленькими заплывшими жиром глазками!

— Дитя моё, я очень хочу верить, что твоё упорство — всего лишь недоразумение. Запомни, в тебе течёт дурная, порочная кровь смутьяна Хэрварда, и ты должна учиться послушанию, а не будить в себе беса неповиновения, который завладел душой твоего деда.

Да, я была внучкой Хэрварда Вейка, гордого сакса, великого мятежника — что бы там ни говорил этот поп-норманн. И я гордилась этим. Знала, что люди порой заезжают в обитель Святой Хильды, только чтобы взглянуть на меня, последнюю из его потомков. Могла ли я стыдиться подобного родства? Абсурд. Я внучка Хэрварда! Но к тому же я и богатая наследница. Аббат Ансельм, как мой опекун, давно наложил руки на мои земли, уверенный, что я приму постриг и тогда он беспрепятственно сможет называть их своими. Поэтому он так и всполошился, когда я вдруг отсрочила вступление в сонм невест Христовых.

Меня отвлекло шуршание сворачиваемого Отилией свитка.

— О чём задумалась, моё Лунное Серебро?

Она часто так меня называла. А за ней и другие. Дело в том, что у меня очень светлые волосы. Длинные, прямые и густые. Я люблю заплетать их в косу и перебрасывать через плечо. Волосы — моя гордость. И хотя это и суетно, но мне будет жаль обрезать их, когда я стану бенедиктинкой.

Я вздохнула.

— Прочти, что ты написала.

Ещё месяц назад нам было поручено переписать старую саксонскую поэму «Беовульф». С тех пор как наш король Генрих первым браком женился на саксонке, у англичан поэма стала популярной. И аббат Ансельм заказал нашему монастырю её рукопись для одного из своих знатных покровителей. Мы работали споро, но потом сестра Стефания слегла с простудой, а мне поручили к Рождеству привести в порядок счета монастырского хозяйства. Теперь над рукописью работала только Отилия. И делала это с присущими ей аккуратностью и старанием.

— Прочти! — просила я, согревая дыханием озябшие пальцы.

Голос у Отилии был мягкий и мелодичный. Она происходила из нормандского рода, но саксонский знала, как родной.

— Не слышно арфы,

не вьётся сокол в высокой зале,

и на дворе не топчут кони, —

всех похитила,

всех истребила смерть пагуба!..[30]

Она умолкла и как-то смущённо поглядела на меня. Словно опасалась задеть меня намёком на поражение моих соплеменников. Но всё это происходило так давно... А Отилия была здесь и была моей подругой.

И я заговорила о другом:

— Слушай, Отил, знаешь, что попросили переписать для одного лорда? Мать Бриджит как глянула, так и закрыла это под замок. Но я заметила, как сестра Стефания тихонько почитывает. И я видела, как она открывает ларец. Хочешь, и мы почитаем? Это отрывки из «Искусства любви» Овидия.

Я тут же схватила ножичек для заточки перьев и, пользуясь тем, что Отилия не удерживает меня, стала возиться с замочком на ларце, который стоял в нише стены. Отилия нерешительно приблизилась. Она-то, конечно, святая, но ещё слишком молода и любопытна.

Несколько листов пергамента были исписаны красивым почерком по-латыни. Таким чётким, словно тот, кто их писал, не испытывал волнения. Меня же в жар бросало, когда я читала.

— Любовь — это война, и в ней нет места трусам.

Когда её знамёна взмывают вверх, герои готовятся к бою.

Приятен ли этот поход? Героев ждут переходы, непогода,

Ночь, зима и бури, горе и изнурение...

...Но если вы уж попались, нет смысла таиться,

Ибо все ясно, как день, и ложны все ваши клятвы.

Изнуряйте себя, насколько хватит сил на ложе любви...[31]

— Ну как? Разве не великолепно?

Наверное, у меня горели глаза.

У Отилии тоже разрумянились щёки, но она быстро совладала с собой. Отошла, стала перебирать чётки.

— Нам не следует этого знать, Гита. Это мирское. Мы же решили посвятить себя Богу. Не думай только, что я ханжа, но есть вещи, от которых мы должны отречься. А любовь и все эти чувства... Поверь, всё это не так уж и возвышенно.

Я знала, о чём она говорит. Ей было десять, когда её изнасиловал отчим, и она пришла в монастырь, спасаясь от мира, как от боли и грязи. Монастырь сулил спокойную, безбедную жизнь. И она выбрала её. Я же... Меня отдали в монастырь ребёнком, я ещё не могла разобраться, чего хочу, просто подчинилась воле матери, которая, овдовев, считала, что только тихая монастырская жизнь может уберечь её дитя от недоброй судьбы.