Мой любимый крестоносец. Дочь короля - [34]

Мне не терпелось с ним встретиться, однако судьба всё время разводила нас. Ведь в Святой земле рыцарь не ведёт оседлую жизнь — приходится то и дело мчаться на север или на юг, нести сторожевую службу в глухих местах, вступать в стычки с неверными. Когда я возвращался в Иерусалим, Ги д’Орнейль оказывался на порубежье, если же я уезжал по делам ордена, Ги возвращался ко двору или сопровождал его величество в поездках.

А потом случилось несчастье. Бодуэн Иерусалимский гостил у графа Моавского, и с ним находился верный Гй д’Орнейль. Граф Моавский устроил охоту для Бодуэна, но во время лова король в пылу травли пересёк границу графства и попал в плен к турецкому эмиру Балоку. Это был огромный позор для всего христианского мира. Позор несколько уменьшало лишь то, что на месте, где схватили короля, произошло настоящее побоище. Охранники его величества стояли за своего сеньора насмерть, и земля была просто усеяна их трупами. Как и трупами турок. Однако следов Ги д’Орнейля не обнаружили. Он просто исчез. Поэтому все решили, что именно он и был тем Иудой, который навёл людей Балока на короля.

В том равновесии сил в Палестине, когда миры христиан и сарацин столь тесно переплетены, предательство — вещь не самая удивительная. И никто не сомневался, что д’Орнейль предатель. Его заклеймили позором и, прокляв, занялись более насущным делом — надо было собирать деньги на выкуп короля и охранять границы его владений.

Почти два года мы ничего не знали о Ги д’Орнейле. Потом король совершил побег из плена и был радостно встречен как христианами, так и своими мусульманскими подданными. Тогда Бодуэн вскользь упомянул, что Ги отчаянно сражался за него, убил немало воинов-сарацин, но в конце концов на него набросили аркан, и эмир Балок велел живым доставить к нему столь искусного воина. Позже стало известно, что Ги принял мусульманство и живёт в почёте у эмира. В любом случае имя его осталось проклятым и люди плевались, вспоминая его.

Прошёл ещё год. До нас дошла весть, что в районе Эдесского графства и земель атабега Алеппо появилась банда, которая совершает отчаянные набеги на караваны. Атабег был в мире с королём Иерусалима и обратился к Бодуэну, прося помочь ему обезвредить разбойников, наносящих его торговле такой урон. Особо он назначил награду за голову предводителя — Чёрного Сокола, как именовали его местные жители. Работа по поимке бандитов всегда выпадала на долю тамплиеров. И магистр Ордена Храма поручил это задание мне.

Я не стал рассказывать Риган, как долго мы охотились за людьми Чёрного Сокола, сколь они были неуловимы и как исчезали, словно растворяясь среди камней Сирии, когда нам казалось, что мы уже окружили их. Но я сказал ей, что мы невольно прониклись уважением к предводителю банды, восхищались его тактикой, ловкостью, отвагой. Мы не стеснялись выражать свой восторг уже потому, что разбойники грабили только купцов-арабов, но ни разу не обидели паломников-христиан. А для нас, христиан Святой земли, это много значило. И хотя мы обязаны были охранять караваны союзников-мусульман, но в душе сочувствовали Чёрному Соколу.

— Но однажды, — продолжал я, — мы всё же столкнулись с бандой и вступили в схватку. Отряд разбойников оказался куда многочисленнее, чем мы ожидали, и они лучше знали местность. Мы попали в западню, оказались окружены. Я видел, как один за другим гибли мои соратники, пока сам не был ранен и не упал с коня.

Очнулся в какой-то пещере. Слабость от потери крови была так велика, что я еле мог пошевелиться. Оставалось лишь неподвижно наблюдать за тем, как пируют разбойники, шумно деля оружие, добытое в схватке.

Только один из них не принимал участия в общем ликовании. Одетый как кочевники бедуины — покрывало, схваченное на лбу войлочным кольцом, широкие шаровары — он сидел в стороне с отсутствующим видом, и я сразу догадался, что это — предводитель. Он был молод, смугл и черноглаз, но что-то в его чертах подсказало мне, что он не араб, а европеец. Предводитель вскоре почувствовал мой взгляд, и глаза наши встретились. И сколько же тоски было в его бездонных тёмных очах!

Он подошёл, заговорил со мной на прекрасном нормандском. Суть его речи сводилась к тому, что он знает, кто я. Поэтому мне и была дарована жизнь — ведь за рыцаря-тамплиера заплатят хороший выкуп.

Я не удостоил его ответом, пробормотав только, что тому, кто сошёлся с неверными и вдобавок с грабителями, наверняка придётся гореть в аду. Однако эти слова словно не задели его. Усмехнувшись, предводитель заметил, что ему это ведомо и без меня, и в голосе его звучала горечь.

Тогда я ещё не знал, что это Ги д’Орнейль. Когда же разбойника привели ко мне лекаря-араба, чтобы обработать мою рану, тот сболтнул, что Чёрный Сокол некогда служил у христиан, а затем жил на попечении эмира Балока, пока не ступил на стезю разбоя. Тут-то меня и осенила догадка.

Спустя несколько дней воины Ордена снова выследили отряд Чёрного Сокола и нанесли ему жестокое поражение. Лишь считанные разбойники вернулись в своё логово в пещере, горя желанием выместить на мне злобу.

Вот тогда-то изгой Ги и встал на мою защиту — один против всех. И крест честной! — я не мог сдержать восхищения. Он был словно бог войны, словно целый рой разъярённых демонов! Никогда не видел, чтобы смертный человек так сражался.