Мой дом — не крепость - [104]

— Порядок, Евгений Константинович! Два алкаша ломились. Я их турнул!

— Молодчина! Иди танцуй! — сказал Ларионов.

* * *

— Сафар Бекиевич, назначаем вам здесь свидание через пять лет! И Евгению Константиновичу, и всем, всем!

— Что ж, придем, если будем живы. Но не в такую рань. В нашем возрасте, это самое, трудне́нько за вами угнаться…

— Нет, обязательно на рассвете, до солнышка!

— Соглашайтесь, — посоветовал Ларионов, — другого выхода все равно нет. Сегодня им перечить нельзя.

— Правильно! — восторженно возопил Влахов. — Сегодня мы — это мы!

— Наговорил, — сказал Алексей. — А когда мы были не мы?

— Когда страдали под игом уроков, экзаменов и шпаргалет! — нашелся Петя. — То были наши жалкие тени. Теперь мы стоим на этом, как его… на пороге… Зари, чего ты меня дергаешь?

— Чтобы ты не слишком расходился, — негромко ответила она.

— А что? Разве не интересно, что с нас получится через пять лет? — сказал Жора.

— Из нас, — мягко поправил Евгений Константинович.

— У Махно — казачий диалект.

— Он и в сочинении написал: «Примеры с литературы», — улыбнулся Ларионов.

— Вы же знаете, Евгений Константинович, мы с Гришей в писатели не пойдем… Мы — с земли, на нее и вернемся.

— Это хорошо, Жора, — вступил в разговор Нахушев, — но грамота нужна человеку независимо от профессии. Я вот сейчас так чувствую, что мог бы получше знать русский язык…

— А я вчера словарь смотрел, — заявил Влахов. — Иностранных слов. Такие там профессии нашел — язык сломаешь.

— Какие же?

— Пространщик, альфрейщик, прести… престидижитатор и пастажёр! Вот! — одним духом выпалил он и обвел всех торжествующим взглядом. — Если хоть одну отгадаете, съем свой галстук! Только вы, Евгений Константинович, не подсказывайте.

— Престидижитатор — это фокусник, — сказал Алексей. — Альфрейщик — маляр. Остальные не знаю. Приятного аппетита, Петя! Начинай жевать. С какого конца предпочитаешь?

— Съел? — съехидничала Зарият.

— Нет еще, не съел, — обескураженно отозвался Петя. — Откуда я знал, что Алексей такой образованный. Видно, недаром медаль отхватил. Неужто заставите меня рубать галстук?

— Если остальные не назовешь, как пить дать, заставим, — пригрозил Борода.

— Пространщик — это я помню, который в бане веники и шайки раздает, а про пастажёра забыл…

— Мастер по изготовлению париков, — помог Евгений Константинович.

— Снимай галстук, Влахов! — потребовал кто-то.

— Соли нет, братцы! — сделал смиренную мину Петя. — Отпустите душу на покаяние… И вообще… предпочитаю свободную профессию.

— Это что за свободная?

— Художники, писатели, попы и воры…

Все засмеялись.

Они много смеялись в то утро. Стояли над обрывом, за городком аттракционов в парке, и ждали, когда солнце скользнет первым лучом по горбатой снежной спине Дых-Тау, заиграет в алмазных лепестках Гюльчи, окрасит бледную предрассветную долину в звенящие чистые краски восхода.

Внизу шелестела река, разнося вокруг ночное дыхание ледника, горы наверху еще виделись сплошной фиолетовой массой, сливающейся краями с сиреневым небом, на котором перемигивались непотухшие звезды.

Над сумрачной неподвижной сейчас гладью озера висела канатка с застывшими креслами, на том берегу смутно отражались в воде старые тополя, последние ветераны из тех довоенных гигантов, уцелевших после наводнения, случившегося лет пятнадцать назад и смывшего часть деревьев. В шлюзе негромко шумела струя, вытекающая из озера в реку.

— Колотун, — поежившись, сказал Петя Влахов.

— Сейчас потеплеет.

Мальчики все были в белых рубашках, пиджаки они, будто сговорившись, по-рыцарски уступили слабому полу. На всех, конечно, не хватило, и некоторые девочки стояли, обнявшись вдвоем и втроем под одним пиджаком.

Марико тронула Алексея за рукав.

— Что? — тихо спросил он.

— Ты не замерз?

— Не-е-т.

Она показала ему глазами в сторону и шепнула:

— Мне нужно тебе кое-что сказать.

Они отошли в густую тень ивы. Распущенные космы ее накрыли их темным пологом.

— Но, пожалуйста, не смейся, Алеша… Дай твой мизинец…

— Зачем?

— Ну, дай.

Он протянул ей палец, улыбаясь в полутьме. Марико поддела его своим мизинцем.

— Зажми.

— Зажал.

— Задумай.

Алексей хотел засмеяться, но у нее было такое серьезное, сосредоточенное лицо, что он не решился.

— Уже задумал, — перестав улыбаться и поддаваясь ее настроению, сказал Алексей.

— Теперь потяни себя за палец, — отпуская его руку, так же деловито велела Марико. — Если хрустнет, значит, исполнится…

— Ну, потянул…

Костяшки щелкнули у обоих.

Марико вздохнула с таким облегчением, как будто и вправду верила в магическую силу этого детского ритуала.

— Исполнится…

— А знаешь, что я задумал? — взяв ее за руки и подойдя ближе, спросил Алексей. Он неотчетливо видел сейчас в предрассветных сумерках ее глаза, но ему показалось, что они блестят ярче обычного.

— Не надо, не говори.

Но он уже не мог удержаться. Это было сильнее его, сильнее всякой рассудительности и трезвости, сильнее любых тормозов, которые так часто портили ему настроение. Он шагнул еще, вглядываясь в ее глаза. Они были теперь такими огромными, что он весь растворился в них и, движимый властной бесшабашностью, поцеловал ее в прохладные губы. И сейчас же отпрянул, испуганный.