Мой брат – супергерой. Рассказ обо мне и Джованни, у которого на одну хромосому больше - [17]

Я нарушил все существующие правила дорожного движения. Чудом избежал аварии. Видимо, судьба не желала, чтобы на следующий день я пропустил контрольную по искусству. А может, мне встреча с Носатым зачлась как несчастный случай?

Добравшись до дома, я отпер калитку и поставил велик на место. Между прочим, он даже не мой. Нам его отдал папин коллега по работе. Сказал, что тот для него слишком мал. Вот только он перестал расти лет этак за двадцать до того – спрашивается, он что, двадцать лет размышлял, мал ему велосипед или нет?

Я открыл дверь на кухню, и на меня густо пахнуло базиликом. Базилик – значит песто; песто – значит бабушка Бруна.

– Привет, ба, – бросил я не глядя.

– Здравствуй, Джакомо, я приготовила тебе…

– Песто! Спасибо, бабушка.

Я кинул рюкзак за дверь и повесил куртку на вешалку. Обувница, которую смастерил папа, пустовала: я пришел первым. У меня вырвался вздох облегчения – можно побыть одному, пока не вернутся остальные. Я покинул яркую желтизну кухонных стен. Миновал дымчато-серую гостиную. Нежно-лиловым мелькнула комната Кьяры, ослепительно-оранжевым – комната Аличе. Я бросился в плотную голубизну своей комнаты. Нашей с Джованни.

Захлопнул дверь и повернул ключ в замке.

* * *

Вообще я запирался на ключ крайне редко. У нас дома это было не принято. Я не делал так с того дня, когда наотрез отказался ходить на уроки фортепиано, осознав, что создан для электрогитары. Мои родители ожидали, что из меня выйдет Дэнни Будман Т. Д. Лемон Новеченто[2], – вероятно, из-за нежной любви к ноктюрнам Шопена.

Я сделал глубокий вдох и, прислонившись спиной к двери, огляделся. Моя комната. Мой мир. Мы с ней – единое целое. Светло-синие стены увешаны постерами: Майкл Джордан, Аллен Айверсон, Джейсон Уильямс, Том Йорк, Стив Джобс, Че Гевара, господин Никто, Дэйв Грол, Джо Страммер, злодей Джокер. Моя фотовыставка в формате пятьдесят на семьдесят. Шкаф с откидной доской, заменяющей письменный стол, весь в наклейках. Логики никакой: я лепил все подряд. Мне нравились и картинки, и логотипы, и надписи. Наклейки не покупали – их доставали. Они прилагались к купленным журналам или майке Led Zeppelin, валялись на столах в молодежных центрах; ими менялись с друзьями, их прикрепляли на рампы и перила в скейт-парке… Наклейки означали жизнь, движение, активность: у кого много наклеек – тот живет на всю катушку. И потом, на минуточку, купить стандартный белый шкаф типа моего может любой, но никто не украсит его так, как я. Наклейки делали мой мир неповторимым. Помню, я был просто одержим идеей оставить после себя какой-то знак, след, измарать то, к чему прикасался, чтобы доказать, что я чего-то стою, что я существую. Мне нужен был символ анархии на дверной ручке. Нужен был сверлящий взгляд психоделической версии Джессики Флетчер. Нужны были тающие часы и трубка, не являющаяся трубкой.

В то время я на полном серьезе считал, будто созерцание плаката с типом, бросающим букет цветов вместо гранаты, даст мне больше, чем чтение Петрарки.

И все-таки первое, что бросалось в глаза при входе в комнату, – это мой музыкальный центр Philips на 75 ватт, возвышавшийся в центре стола, прямо напротив двери, в окружении горы CD-дисков (в основном переписанных) и книг вроде «В диких условиях», «Дон Кихота», «Путешествий Гулливера» и «Сиддхартхи».

Я был всеми этими вещами. В каждой из них содержалась частичка меня. Прислонившись к двери, я стоял и разглядывал самого себя.

Затем перевел взгляд на другую половину комнаты, где была кровать Джованни. И заметил то, на что прежде не обращал внимания: он мне подражает. Вырезает картинки с животными, склеивает фигурки монстров, коллекционирует игрушки и книги-раскраски. Вот постер с мультиком «Мадагаскар». Резиновые мячики разложены в той же манере, что и мои призовые кубки по баскетболу. Книг столько же, сколько у меня, только вместо «Скотного двора» у него «Животные на ферме».

После слов Носатого я не мог адекватно мыслить и не понимал, насколько мы похожи; я видел лишь, что мы абсолютно разные.

Я поставил Stadium Arcadium группы Red Hot Chili Peppers и как был в ботинках растянулся на кровати, заложив руки под голову, и устремил взгляд в потолок, откуда в меня своими разметавшимися дредами прицеливался вокалист группы Rage Against the Machine Зак де ла Роча с микрофоном (и с моим сердцем заодно) в руке.

Желудок молил о песто, но из головы не шел нос Носатого. Прикрыв глаза, я задумался о брате. Тотчас вернулись все сомнения, вопросы, тревоги, которые я на два года похоронил в каком-то очень отдаленном уголке вселенной. По крайней мере, не в своей комнате.

Для Джо все было просто. Он не понимал. Он словно ехал в поезде с задернутыми шторками и задраенными окнами, не подозревая о хлещущем ливне, от которого гнутся деревья.

Он не осознавал, что с ним.

В отличие от меня.

А я знал все.

Вопросы два года пробирались по задворкам моего сознания, и вот наконец пошли в атаку. Как примириться с уязвимостью брата? Как быть счастливым, зная, что у него никогда не будет девушки? Не будет даже друзей, как у меня, с которыми можно делиться секретами и ссориться? Как? Сумею ли я организовать свою жизнь так, чтобы о нем заботиться? Чтобы помочь ему держаться, когда он начнет понимать, что с ним? Как я смогу жить, постоянно опасаясь увидеть его страдания, его смерть? Слова Носатого, точно искры, воспламенили целую груду печальных дум, и теперь дым от костра все сильнее застилал глаза.