Московские градоначальники XIX века - [90]

Несчастного Павлова арестовали и привели к Закревскому, который его лично допрашивал. Но этим дело не кончилось. Закревский велел провести у арестованного тщательный обыск, в результате которого в доме Павлова обнаружились антиправительственные рукописи, письма Белинского и еще «кой-какие стихи». Были все основания передать дело в Третье отделение, что Закревский немедля и сделал. Следствие велось чрезвычайно строго. Суровым был и приговор — за картежную игру и хранение запрещенных цензурой книг Павлова со службы уволить (он был смотрителем 3-го московского уездного училища) и сослать в Пермь под строжайший надзор, что и случилось в апреле 1853 года. И хотя, благодаря заступничеству друзей, к концу года Павлова простили и вернули в Москву, приехал он надломленным и одиноким. Вот что значит — писать сатиру на Закревского[221]…

С другой стороны, Павлову повезло — ведь Закревский мог вписать его имя в тот самый пустой бланк, данный ему государем. И тогда литератор мог отправиться в Сибирь надолго, если не навсегда.

Если Ростопчин (которого Закревский очень уважал и считал идеалом государственного деятеля) полагал, что рассадником заразных идей являются масоны, то Арсений Андреевич питал подозрительность к славянофилам. Досталось от него Аксаковым, раздражавшим Закревского своими бородами — главным признаком неблагонадежности. Сам Закревский, как и положено было государственным чиновникам, брился каждый день. Этого же он потребовал и от Сергея и Константина Аксаковых, заставив их в 1849 году немедленно сбрить бороды.

Напомним, что на дворе стояла середина XIX века, а не первая четверть XVIII, когда насильное подстригание бород было в моде. Но спорить с Закревским законопослушные славянофилы не стали и побрились.

Истинной причиной очередного самодурства Закревского была, конечно, не борода, а давнишняя неприязнь к Аксакову, еще в 1832 году по распоряжению Николая I отправленному в отставку с должности цензора Московского цензурного комитета. Не скрывал Аксаков своего отрицательного отношения к крепостному праву, которое Закревский полагал священной коровой самодержавия.

Борясь с либеральными веяниями, Закревский усмотрел в невинных славянофилах революционную партию и в 1852 году доносил Николаю I, «что с некоторого времени образовалось в Москве Общество славянофилов. <…> Как общество это, под руководством людей неблагонамеренных, легко может получить вредное политическое направление, и как члены оного большею частию литераторы, — то он, граф Закревский, признавал совершенно необходимым, кроме личного за ними надзора, обратить особенное внимание цензуры на их сочинения»[222].

Еще одного славянофила — Хомякова Закревский как-то вызвал к себе, чтобы сообщить ему высочайшее повеление не только не печатать стихи, но даже не читать их никому. Этот эпизод П. И. Бартенев описывает в ироническом ключе: «Ну, а матушке можно?» — поинтересовался Хомяков. «Можно, только с осторожностью», — улыбаясь, сказал Закревский, знавший Хомякова еще с Петербурга, когда тот служил в конной гвардии и бывал у его матери[223].

Сам же Петр Иванович Бартенев, историк и один из первых пушкинистов, также был удостоен чести побывать на приеме у генерал-губернатора. Как-то раз неожиданно его затребовали к Закревскому, причем не объясняя причины. Едва только Бартенев вошел к генерал-губернатору, тот стал распекать его по полной программе за отвратительную выходку в Дворянском собрании. И чего только не пришлось Бартеневу выслушать в тот день, жаль, что все это относилось не к нему, а к его однофамильцу. Но сказать об этом Закревскому он не мог — граф даже слова не давал вставить. Лишь в конце обличительной тирады Закревский понял, что слова его звучат не по адресу. Но перед Бартеневым он так и не извинился. А находчивый историк попросил Закревского поведать об Аустерлицком сражении, что тот и сделал с удовольствием, сравнимым с тем, что он испытывал за пять минут до этого, отчитывая Бартенева.

Немало подозрительных Закревскому личностей было в Московском университете (особенно среди преподавателей философии), о чем генерал-губернатор докладывал управляющему Третьим отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии Леонтию Дубельту:

«Генерал-адъютант граф Закревский уведомил, что выпущенный из Московского университета, со степенью кандидата, уроженец Западных губерний Александр Зенович, не желая вступить в службу, потому будто бы, что имеет исключительную страсть к наукам и намерен при первой возможности отправиться за границу, живет в Москве довольно богато и, чуждаясь общества русских, собирал в своем доме Поляков, рассуждал с ними о политике и, при всяком удобном случае, провозглашал свою ненависть к русским.

Г<осподин> военный министр докладывал о сем Государю Наследнику Цесаревичу, и Его Императорское Высочество, согласно мнению графа Закревского, повелеть изволил: выслать Зеновича в одну из отдаленных губерний, под строжайший надзор полиции.

Об исполнении сего сообщено министру внутренних дел и Московскому военному генерал-губернатору.

Он же, граф Закревский, известил, что до него доходили сведения о вольнодумстве служащего в ведомстве Московского опекунского совета, сенатского регистратора Степанова; что сначала учреждено было над этим чиновником наблюдение, а потом он арестован, со всеми бумагами: ибо вследствие наблюдения донесено, что Степанов один раз в разговоре о политических делах Европы уверял своих знакомых, что если у нас вспыхнет революция, то он первый поднимет красное знамя, и присовокуплял, что наступило время, когда русские поняли, что такое республика. При обыске же в бумагах Степанова найден рисунок построения баррикад, разные карикатуры и статьи в сатирическом роде.