Московские градоначальники XIX века - [88]

Закревский должен был привести в чувство вечно недовольную Москву, которую распустил своей мягкостью прежний градоначальник, князь Щербатов. С 1827 года, когда старая столица в отчете Третьего отделения была названа оплотом всех недовольных, мало что изменилось. Николай дал Закревскому карт-бланш, причем и в прямом, и в переносном смысле. «Меня обвиняют в суровости и несправедливости по управлению Москвою, но никто не знает инструкции, которую мне дал император Николай, видевший во всем признаки революции. Он снабдил меня бланками, которые я возвратил в целости. Такое было тогда время и воля императора, и суровым быть мне, по виду, было необходимо», — вспоминал сам Закревский[213].

Новый московский градоначальник был из той породы людей, энтузиазм и рвение которых по выполнению возложенных на них обязанностей по своему напору превосходят силу вышестоящих указаний. Как и на прежней должности финляндского генерал-губернатора или министра внутренних дел, так и на новой работе Закревского не нужно было специально подгонять и провоцировать на активные действия. Он и сам мог дать фору любому начальнику.

Как только не оценивали генерал-губернатора! Нет, наверное, таких отрицательных эпитетов, которыми не наградили Закревского москвичи. Деспот, самодур, Арсеник I, Чурбан-паша и т. п. Как не вспомнить и об остроте князя А. С. Меншикова, пошутившего в присутствии царя, что Москва после назначения Закревского находится теперь «в досадном положении» и по праву может называться «великомученицей». Мучил Москву, естественно, Закревский.

По словам Б. Н. Чичерина, Закревский «явился в Москву настоящим типом николаевского генерала, олицетворением всей наглости грубой, невежественной и ничем не сдержанной власти. Он хотел, чтобы все перед ним трепетало, и если дворянству он оказывал некоторое уважение, то с купцами он обращался совершенно как с лакеями. Когда нужны были пожертвования, он призывал, приказывал, и все должно было беспрекословно исполняться».

Подобно Городничему из гоголевского «Ревизора», Закревский относился к купеческому сословию с особым подозрением. Немало натерпелись от него торговые люди. А вот и мнение яркого представителя купеческого сословия, имевшего большой зуб на градоначальника. Купец Н. Найденов писал: «Закревский был тип какого-то азиатского хана или китайского наместника. Самодурству и властолюбию его не было меры, он не терпел, если кто-либо ссылался на закон, с которым не согласовывались его распоряжения. «Я — закон» — говорил он в подобных случаях»[214]. Как было не возмущаться, ведь Закревский, в отличие от того же Д. В. Голицына, не уговаривал купцов жертвовать деньги, а заставлял это делать в приказном порядке.

Богатый московский купец Николай Петрович Вешняков вспоминал, что поскольку «Закревский инстанциям не придавал никакого значения, то стоило принести ему жалобу… как он весьма охотно принимал на себя роль судьи. В таких случаях к обвиняемому посылался казак верхом со словесным приказанием явиться к генерал-губернатору»[215]. Причем человеку не объявляли причину, послужившую поводом для вызова. В этом был весь смысл тактики Закревского — запугать человека заранее, «подготовить» его. Закревский принимал не сразу, а выдерживал вызванного в своей приемной битый час. Вот так и маялись люди. А уже затем отчаявшегося в неведении и ожидании человека запускали к генерал-губернатору, объявлявшему несчастному свой приговор.

«Хорошо было еще, — свидетельствует Вишняков, — если, проморивши в приемной целый день, Закревский ограничится выговором, хотя бы с упоминанием о родителях, и выгонит вон, но могло быть и хуже: Тверской частный дом находится прямо против генерал-губернаторского, и можно было получить там даровую квартиру. Можно было получить и командировку на неопределенное время куда-нибудь в Нижний Новгород или Вологду».

Уже в самом начале своего градоуправления Закревский продемонстрировал свое отношение к купечеству, в ноябре 1848 года «попросив», чтобы Московское купеческое общество пожертвовало дюжину троек с лошадьми и телегами проходящим через Москву полкам. Купцы немедля исполнили «просьбу». Не замечать пожеланий генерал-губернатора было опасно. В этом случае Закревский обычно вызывал к себе городского голову и отчитывал его в нелестных выражениях за «невнимательность». Городского голову купца Кирьякова он прилюдно обозвал дураком за отсутствие рвения в пожертвованиях, в итоге тот вынужден был подать в отставку.

Для Арсения Андреевича не имело значения, где живет купец — в Москве или Петербурге. Так, в дневнике Леонтия Дубельта от 20 марта 1852 года читаем: «Громов и Лавров, петербургские купцы, высланы из Москвы графом Закревским за карточную игру»[216].

Чтобы нагнать страху на купцов, хватило всего лишь одного случая, когда некий купец, вызванный к Закревскому, отдал Богу душу от страха, еще не доехав до Тверской, в экипаже. Боялись Арсения Андреевича больше холеры, боялись упоминать его всуе, даже при прислуге, чтобы не донесла. В каждом топоте копыт мерещилась слабонервным купцам зловещая тень казака с «приглашением» прибыть к генерал-губернатору.