Морозные узоры - [6]

Человек, обладающий самоваром, уже не одинок. Ему есть с кем разделить время, от кого услышать добрый совет, близ кого отогреться сердцем. Двое собеседников в сообществе самовара теплей сближаются, понимают нежней друг друга. Целомудренная женщина подле самовара сразу овевается поэзией подлинного уюта и женственной чистоты. Сельскому жителю самовар несет возвышенный эллинский хмель, которого одичалый горожанин уже почти не знает.

И, конечно, не чай в собственном смысле рождает в нас вдохновенье; необходим тут именно самовар, медный, тульский, из которого пили отец и прадед; оттого скаредный буфетный подстаканник с кружком лимона так безотрадно-уныл и враждебен сердцу. Самовар живое разумное существо, одаренное волей; не отсюда ли явилась примета, что вой самовара неминуемо предсказывает беду?

Но всё это понятно лишь тем, кто сквозь преходящую оболочку внешних явлений умеет ощутить в себе вечное и иное. Потребно иметь в душе присутствие особой, так сказать, самоварной мистики, без которой сам по себе самовар, как таковой, окажется лишь металлическим сосудом определенной формы, способным, при нагревании его посредством горячих углей, доставить известное количество кипятку.

Б. С.

31 декабря 1913 г. Владыкино

"Страшно жить без самовара..."

Страшно жить без самовара:

Жизнь пустая беспредельна,

Мир колышется бесцельно,

На земле тоска и мара.

Оставляю без сознанья

Бред любви и книжный ворох,

Слыша скатерти шуршанье,

Самовара воркованье,

Чаю всыпанного шорох.

Если б кончить с жизнью тяжкой

У родного самовара,

За фарфоровою чашкой,

Тихой смертью от угара!

РОДИТЕЛЬСКИЙ САМОВАР

Родился я в уездном городке.

Колокола вечерние гудели,

И ветер пел о бреде и тоске

В последний день на Масляной неделе

Беспомощно и резко я кричал,

Водою теплой на весу обмытый,

Потом затих; лишь самовар журчал

У деревянного корыта.

Родился я в одиннадцатый день,

Как вещий Достоевский был схоронен.

В те времена над Русью встала тень

И был посев кровавый ей взборонен.

В те времена тяжелый гул стонал,

Клубились слухи смутные в столице,

И на Екатерининский канал

Уже готовились идти убийцы.

Должно быть, он, февральский этот зов,

Мне колыбель качнул крылом угрюмым,

Что отзвуки его на грани снов

Слились навеки с самоварным шумом.

Как уходящих ратей барабан,

Всё тише бьют меня мои мгновенья,

Но явственно сквозь вечный их туман

Предвечное мне слышится шипенье.

Всё так же мне о бытии пустом

Оно поет, а вещий Достоевский

Всё так же, руки уложив крестом,

Спит на кладбище Александро-Невском.

СТУДЕНЧЕСКИЙ САМОВАР

Чужой и милый! Ты кипел недолго,

Из бака налитый слугою номерным,

Но я любил тебя как бы из чувства долга,

И ты мне сделался родным.

Вздыхали фонари на розовом Арбате,

Дымился древний звон, и гулкая метель

Напоминала мне о роковой утрате;

Ждала холодная постель.

С тобой дружил узор на ледяном окошке,

И как-то шли к тебе старинные часы,

Варенье из дому и в радужной обложке

Новорожденные «Весы».

Ты вызывал стихи, и странные рыданья,

Неразрешенные, вскипали невзначай,

Но остывала грудь в напрасном ожиданьи,

Как остывал в стакане чай.

Те дни изношены, как синяя фуражка,

Но все еще поет в окне моем метель,

По-прежнему я жду; как прежде, сердцу тяжко,

И холодна моя постель.

САМОВАР В МОСКВЕ

Люблю я вечером, как смолкнет говор птичий,

Порою майскою под монастырь Девичий

Отправиться и там, вдоль смертного пути,

Жилища вечные неслышно обойти.

Вблизи монастыря есть домик трехоконный,

Где старый холостяк, в прошедшее влюблённый,

Иконы древние развесил на стенах,

Где прячутся бюро старинные в углах,

Среди вещей и книг, разбросанных не втуне,

Чернеются холсты Егорова и Бруни.

Там столик мраморный, там люстра, там комод.

Бывало, самовар с вечерен запоет

И начинаются за чашкой разговоры

Про годы прежние, про древние уборы,

О благолепии и редкости икон,

О славе родины, промчавшейся, как сон,

О дивном Пушкине, о грозном Николае.

В курантах часовых, в трещотках, в дальнем лае

Мерещится тогда дыханье старины,

И оживает всё, чем комнаты полны.

В картинах, в грудах книг шевелятся их души.

Вот маска Гоголя насторожила уши,

Вот ожил на стене Кипренского портрет,

Нахмурился Толстой, и улыбнулся Фет.

И сладостно ловить над пылью кабинетной

Былого тайный вздох и отзвук незаметный.

САМОВАР В ПЕТЕРБУРГЕ

О, Петербург, о, город чародейный!

Я полюбил тебя, фантом туманный,

Огни витрин и окон блеск обманный,

И сырость вод, и Невский, и Литейный.

С тобой, обманщик призрачный и странный,

Я полюбил уют мой бессемейный.

Здесь чувствуешь себя нечеловеком,

Здесь явь как сон, действительность как сказка,

И вот уж не лицо на мне, а маска.

И всем я равен, принцам и калекам,

И льнет беспечность легкая, как ласка,

Как поцелуй, к моим тяжелым векам.

Здесь после дня, прошедшего без меты,

Как на экране кинемо-театра,

Развинченной походкой па-де-катра

Бреду по Невскому, купив газеты,

С коробкой карамели «Клеопатра»,

И сладки мне душистые конфеты.

А дома самовар из красной меди,

С соленым маслом, с маковой подковкой.

Быть может, гостья с римскою головкой,

Холодная и строгая, как леди?

Нет никого. Вздыхаю над «Биржевкой»,

Томлюсь в вечернем петербургском бреде.

В САНАТОРИИ

Седых ветвей подборы,

Сорочьих лап узоры

На голубом снегу.