Борис Садовской
ВСТРЕЧА С ЕСЕНИНЫМ
(Из воспоминаний)
За год до революции пришлось мне случайно бывать в кружке модных петербургских литераторов. Из них многие были женаты, жили на семейную ногу, устраивали журфиксы и обеды. Это требовало расходов. Беллетристы писали на заказ, брали авансы, торговались. Жены соперничали, ссорились сами и ссорили мужей. Никаких общественных и литературных интересов здесь не было. Говорили о гонорарах, об авансах, пили и ели. Читать было некогда, все только писали. Один беллетрист при мне рассказывал, как он сочинил повесть на тысячу рублей. Многие диктовали романы секретарям и женам прямо набело, без поправок.
Из этой ватаги "растленных перьев" светлым пятном выделялся Сергей Есенин, скромный, застенчивый юноша, почти мальчик. Таким он остался у меня в памяти с весны 1916 года, когда я его видел в последний раз.
Я познакомился с Есениным у покойного поэта В. А. Юнгера, автора талантливой книги "Песни полей и комнат".
Зимой 1916 года я жил на Вознесенском проспекте, где Есенин раза два навещал меня. Однажды он мне читал свои стихи и написал в альбом:
За сухое дерево месяц зацепился,
Слушает прохожих девок пенье.
Тихий топот времени вдруг остановился,
Наступило вечное мгновенье.
Вечность отдыхает над березами кудрявыми,
Облака румяные на закат сбежали,
Синих елок крестики сделались кровавыми,
Крестики зеленые розовыми стали.
Встал я и задумался над ярким мухомором.
Что ж в груди затеплилось скрытое рыданье?
Мне не стыдно плакать под небесным взором.
В светлом одиночестве радостно страданье.
Я заметил, что эта вещица для него не характерна. Есенин засмеялся в ответ: - То ли я писал!1
Близко сталкиваться с Есениным мне не приходилось, но один вечер, проведенный в беседе с ним, ярко запечатлелся в моей памяти.
За несколько лет до приезда Есенина в Петербург одного гимназиста спросили на экзамене, сойдутся ли параллельные линии. "Обязательно сойдутся!" Ему предложили выйти из заведения, и он поступил на сцену. Играть лакеев показалось ему невыгодным, и бездарный актер открыл кабачок в подвале. Сюда собирались литераторы, живописцы, музыканты и актеры. Их привлекал дешевый буфет, а публика валом валила смотреть знаменитостей. В этом кабачке постоянно вертелись мелкие стихотворцы. Один из них, красногубый, косноязычный мальчик, стриженный в кружок, почти одного возраста с Есениным, уже полностью успел вкусить от благ столичной культуры. Много рассказывать о нем не позволяет брезгливость; достаточно знать, что Вурдалак (так величали его приятели) усердно посещал пресловутого князя Андроникова, имевшего, как говорят, две смежные спальни - одну с кроватями, другую с аналоями - и умильно объяснявшего своим гостям: "Здесь мои мальчики грешат, а здесь они каются".
В один прекрасный весенний вечер ко мне явились Вурдалак и Есенин. Оба они отправлялись в подвальный кабачок и по дороге зашли ко мне попросить галстук для Есенина. Я выбрал из своего гардероба, как сейчас помню, большой темно-гранатовый галстук из Ниццы и сам повязал его юному поэту. Сообществу его с Вурдалаком я не придал никакого особенного значения.
Обычно в кабачке засиживались до рассвета. Поэтому я был очень удивлен, когда часу в двенадцатом ночи раздался резкий звонок и не вошел, а вбежал ко мне Сергей Есенин. На вопрос, что с ним, он ничего не ответил и вдруг повалился на диван в сильнейшей истерике. Он кричал и катался по полу, колотил кулаками себя в грудь, рвал на себе волосы и плакал. Кое-как, с помощью прислуги, раздел я Есенина и натер ему виски и грудь одеколоном. С трудом он пришел в себя.
Принесли самовар, и Есенин постепенно успокоился. Я начал его осторожно расспрашивать и уже с первых слов догадался, в чем было дело.
Оказалось, что Вурдалак в кабачке объяснился Есенину в "любви" и, вероятно, вообразив себя с одним из андрониковских "мальчиков", дополнил свое "признание" соответственными жестами2.
Долго убеждал я Есенина не подымать истории, доказывая, что жалобой в суд он только создаст Вурдалаку рекламу, а себя бесполезно запачкает. Говорил я вообще о тогдашних литературных нравах, о том, что так продолжаться не может, и наконец прочитал Есенину предисловие к "Ледоходу", книге моих статей, вышедшей несколько дней спустя, где я высказал те же мысли.
В конце концов я убедил и успокоил Есенина. Он оживился, улыбаясь; глаза его заблистали.
- Неужели эта мерзость в самом деле должна скоро кончиться?
- Кончается, уверяю вас.
Мог ли я думать, что это мое предсказание сбудется меньше чем через год!
Мы проговорили до утра, и эта беседа оказалась, увы, последней. Я скоро уехал в Крым и в Петербург не вернулся. На прощанье Есенин предложил мне написать пародию на мои стихи. Минут десять он подумал с лукавым видом, потом без всяких помарок написал на обороте кондитерской коробки следующее стихотворение:
Подражание Борису Садовскому
Под июльскою березой
Распевает самовар,
Тянет медом, дикой розой,
И поет и дышит пар.
Луг в истоме дремлет сладкой
И затон зеркальный спит,
Только мельница украдкой
Чуть колесами шумит.
Сыч вечерний над ракитой
![Решения. Моя жизнь в политике [без иллюстраций]](/storage/book-covers/72/72da1766d49c9bb136c26193c60df799dd298cfb.jpg)
