Море в ладонях - [99]

Еще минуту назад Ушакову казалось, что сидит он в чужом седле, мчится, не ведая, за каким поворотом развилка, за каким пропасть. Да так ли уж все худо? Он уже видит: многое одолимо, может, не все, но многое!

Нет! Он еще не иссяк, не все сделал!

29

Было, все было… И белые ленты в косичках, и шумные перемены в школе, и модные туфли на тонкой высокой шпильке…

А теперь что? Что теперь?

Теперь навещают Таню Люда и Миша, Андрей и Юрка, Светлана и многие из ребят, которые раньше почти не знали ее.

Все сделались необычно желанными, близкими, нужными. Только после свалившейся вдруг беды она поняла, как важно для человека ходить и смеяться, петь и работать. К сожалению, человек познает эту важность слишком поздно, когда прикован к постели.

Вокруг все белое, белое. Белые стены и простыни, наволочки и пододеяльник, рамы и потолок, крыши за рамами, кроны деревьев… Кувшин с водой тоже белый… Какое-то идиотство…

Полина недавно прислала письмо из Солнечногорска. Подробности расскажет при встрече. У них на неделю закрыли цементный завод. Директор вместе с цементной пылью чуть не вылетел в трубу. Зато, как пишет подружка, трубы теперь не выбрасывают по двадцати тонн в сутки на город цементной пыли. Вскоре с завода жидкого топлива начнут поступать по трубам отходы нефтепродуктов для обжига мрамора, и тогда небо над Солнечногорском вновь станет ясным. А пока четыре сожженных вагона угля дают вагон золы и сажи. Полина пишет, что на заводском дворе оставлены только проезды. Все остальные площади засажены деревьями и кустарниками, полы в цехах выложены плиткою, машины и стены покрашены… Словом, великое дело — промышленная эстетика… И Таня невольно подумала, что там подбирают цвета, ласкающие глаз, рассаживают тысячами цветы, заложили заводскую теплицу на пятьсот квадратных метров, а здесь — в больнице, белым-бело все до боли в глазах. И врач и сестра, как тумбочка с табуретом, — в белом. Благо, на тумбочке ветка зеленого кедра. Юрка ее принести догадался…

Снег за окном падал и падал. Кто мог сказать, когда перестанет он падать… А ранней весной расцветут подснежники. В этих местах они бледно-желтые, как и везде, недушистые, горькие. Подснежники Таня никогда не любила. Ядовитый, неяркий цветок. Для нее приходила весна, когда в пресные запахи снега врывалась прелость жухлой травы, пригретой солнцем, и тонкий запах багула, когда покрывались склоны оврагов и сопок ярко-малиновым цветом.

Не было скрипа двери, не было слышно шагов, но Таня почувствовала, что на нее внимательно смотрят. Она раскрыла глаза, слегка повернула голову.

— Па-па, — прошептала Таня губами. — Па-па!..

Дмитрий Александрович погрозил пальцем и тихо, на цыпочках прошел к кровати, устроился рядом на табуретке.

— Т-с-с… Молчать, — сказал он.

Она всматривалась в его похудевшее усталое лицо, и ей становилось жалко отца: сколько пережил он из-за нее. Отцу и так не везло всю жизнь. Рано остался один. Прошел всю войну. Был контужен и ранен. Подвергался несправедливым нападкам… Наконец, казалось бы, все хорошо, но снова одни неприятности.

Как-то она спросила:

— О чем ты задумался, пана?

Он ей тогда ответил:

— О тебе.

— Обо мне?! — удивилась она.

— О жизни твоей, твоем будущем.

Он не добавил ничего, но она-то его поняла. За полчаса до этого разговора отец видел, как «жулькала» она Людиного сынульку. Случайно или не случайно, но вспомнила и другое: один ребенок в семье — не ребенок, два ребенка — полребенка, три — ребенок. Конечно, отец смирился с тем, что она у него одна. Но вряд ли не думал о том, что было б гораздо лучше, если б еще при нем дочь устроила личную жизнь, стала счастливой. Полюбился же Людин малыш и ему.

Вот и сейчас Таня задала прежний вопрос. Ей вовсе не безразлично, о чем думает отец. Он всегда говорил ей правду, а тут отмахнулся:

— Да так…

— О чем? — настаивала она. Таню ответ не устраивал, почти обижал.

На лбу его углубились морщины:

— Ушаков из ума не выходит.

Она удивилась. Отец сидел рядом, а думал о постороннем.

— Объясни, — попросила Таня.

— Потом, Танечка, потом. Сам пока не разобрался.

Она поняла: перечить не стоит, а слово он сдержит.

— Помолчим, — предложил Дмитрий Александрович. Она замолчала, но мысли ее обратились к человеку, о котором сказал отец. После той первой встречи, когда познакомилась с Ушаковым, Таня спросила отца:

— Давно вы знакомы?

— Работали вместе в школе, — ответил он невесело.

— Так он знал и маму? А я не могла понять, почему на меня так смотрит. Неловко даже было…

— По-моему, мама ему очень нравилась.

Тане неприятно было узнать об этом. Однако, узнав, решила, что ее удивительное сходство с матерью было не только внешним. И вкусы и взгляды на жизнь у них с матерью были б одни, как одна кровь. Стало быть, глупо было рассчитывать Ушакову на что-то. И только отца, только его мать могла полюбить…

Дмитрий Александрович, действительно, не солгал. Он думал об Ушакове, о встрече с Гашиным. Был убежден, что все, о чем говорил тот тип, — ложь. Ну, а если б случилось так, как хотелось Гашину?.. Нет, Ушаков не предал, хотя и тогда страдал самолюбием. В нем и теперь самолюбия через край… Давно разошлись их дороги, и только работать приходится вместе. Возможно, придется схватиться еще и не раз. Но это другое дело, для этого есть иные причины…