Море в ладонях - [107]
Через три дня ему позвонили из местной редакции:
— Тут писем десятка два скопилось, зашли бы…
И еще через день, через два — все те же звонки.
Но, как оказалось поздней, письма слали не только в редакцию. Их немало скопилось в крайкоме, в крайисполкоме.
Под вечер Ершов зашел к редактору газеты. Тот только что возвратился из райкома. Настроение против обычного не ахти.
— Ты чего такой хмурый сегодня? — спросил Ершов.
— С вами, писателями, будешь хмурый… Вольные художники…
— Не признаю я вольных художников. Во всем мы вольны, за исключением одного, — писать ложь. Врезали, что ли? Чего молчишь?!
— Врезать не врезали, но, кажется, скоро врежут.
Редактор поднял подслеповатые глаза. Снял очки, протер их и вновь водрузил на вздернутый маленький нос:
— Сегодня бюро. Черт меня дернул утром зайти к Ушакову, спросить: нужен ли буду. А у него Мокеев. Кивнул Ушаков мне на стул, Мокеева спрашивает:
— Статью академика Трофимова читали?
— Читал, — отвечает.
— А «Литературку»?
— Читал…
— И Ершова читали?
— Читал, Виталий Сергеевич. Но это же все…
— Может, редактор нашей газеты не жалует вас, не печатает?! Ершову отдал всю газету?!
В общем Мокеев ушел с мокрым лбом. А мне на бюро было велено остаться. Вот где давали так давали!
Ершов возмутился:
— Тебе, что ли?!
— Да нет, Лылову… За хлеб, за сброс воды из Бирюсинского водохранилища в период нереста, за зажим критики… При Бессонове и то редко кому так вкалывали. Лылов туда, сюда. Да где там! Ему пример за примером, факт за фактом.
— Жалеешь Лылова? — съязвил Ершов.
— Лылова? Ты что?! Лылов прикипел к месту, что к самовару дурная накипь. Как же расстаться с машиной, лечебными, дачей, с окладом?.. Дал по нему Ушаков. В два счета всю спесь выбил. В общем, с Лыловым понятно…
Этим «в общем», редактор всегда подводил черту, когда высказывал мысль до конца.
— И еще…
— Что еще? — спросил Ершов.
— Очередное бюро на химкомбинате… Там план завалили… Вначале я тоже решил, что ослышался. Помощник спрашивает: как на химкомбинате? А так, как Сергей Миронович умел выезжать и советоваться. Помощник не понял: какой Сергей Миронович? Впервые за целый день все рассмеялись… В общем, бюро проходить будет совместно с руководящим партийным активом химкомбината. Приглашаются руководители и секретари парткомов машиностроительного, алюминиевого и еще нескольких крупных заводов и комбинатов. Неделя на подготовку…
— Слушай, редактор, а это неплохо! — сказал Ершов. — Воскресить традиции Кирова?! Ей-богу, не плохо! Ну, а насчет статьи не печалься. Вколют, так обоим. Вдвоем легче. Друг другу в подол и поплачемся! — И он рассмеялся.
Дома Ершова ждало письмо из Москвы, от Платонова. Кузьма Петрович выступил на кворуме ученых Новосибирска, затем в Москве. Писал, что готовит большую статью, под которой подпишутся чуть ли не двадцать академиков и даже вице-президент Академии наук…
И трудно сказать, что больше: удивление или раздражение вызвала статья Мокеева, адресованная Ершову и озаглавленная: «Развеем облако над Байнуром!» Статья печаталась с продолжением в двух номерах газеты. В конце Мокеев писал:
«Срок пуска Еловского целлюлозного завода срывается… Несомненно, если бы не развернутая против его строительства кампания, которая, кстати сказать, получила поддержку и одобрение в печати США и других капиталистических стран, этот завод был бы введен в эксплуатацию в установленные правительством сроки…»
И далее:
«Ввод в эксплуатацию Еловского завода значительно увеличит объем производства целлюлозной продукции в СССР, повысит уровень потребления этой продукции на душу населения и позволит Советскому Союзу, помимо внутреннего потребления, выйти по этому виду продукции на мировой рынок, нанести сокрушительный удар по монополии США в области производства целлюлозы для сверхпрочного корда…»
Не думал того Мокеев, что сам сослужил немалую услугу Гарри Кларку, который потрясал его статьей на заседании американских промышленников.
Отшвырнув газету, Ершов задохнулся от гнева и не потому, что Мокеев пытался «долбить» его, Платонова, Дробова, а потому, что там, где-то в Москве, дважды создавались комиссии по рассмотрению байнурской проблемы и дважды эти комиссии возглавлялись не кем иным, как Крупениным — инициатором строительства Еловского завода.
Вместе с газетами принесли бандероль. Ершов вскрыл. В журнале короткое письмо:
«Виктор Николаевич! Дорогой! Когда был у тебя в Бирюсинске и на Байнуре, обещал сделать очерк. Читай его в этом журнале. Твой Владимир Ч…»
— Володька! Какой же ты молодец! Все же пробил! — поздравил вслух Ершов и углубился в чтение.
Нет, спокойно читать он не мог. Он листал страницу за страницей, позабыв раскурить сигарету. Первый, второй, третий… десятый раздел…
«И так, — подводил автор итоги своих размышлений, — в результате многочисленных встреч, изучения документов, споров и размышлений я вынужден сделать такой общий вывод: хотя строительство целлюлозных предприятий на Байнуре началось, но вряд ли оно благополучно закончится. Строители, проектировщики, ученые все еще гадают, закроют еловскую стройку или будут продолжать «загонять» деньги. Орел или решка? Возникают то одна, то другая проблема, и споры разгораются с новой силой. Стройка идет, но живет, не умирает надежда, что кто-то серьезно, всесторонне разберется во всех этих проблемах и примет решение изменить профиль строящихся предприятий, перенести строительство в другое место Сибири.
В первую книгу киргизского писателя, выходящую на русском языке, включены три повести. «Сказание о Чу» и «После ливня» составляют своего рода дилогию, посвященную современной Киргизии, сюжеты их связаны судьбой одного героя — молодого художника. Повесть «Новый родственник», удостоенная литературной премии комсомола Киргизии, переносит нас в послевоенное киргизское село, где разворачивается драматическая история любви.
Тевье Ген — известный еврейский писатель. Его сборник «Наши времена» состоит из одноименного романа «Наши времена», ранее опубликованного под названием «Стальной ручей». В настоящем издании роман дополнен новой частью, завершающей это многоплановое произведение. В сборник вошли две повести — «Срочная телеграмма» и «Родственники», а также ряд рассказов, посвященных, как и все его творчество, нашим современникам.
Бурятский писатель с любовью рассказывает о родном крае, его людях, прошлом и настоящем Бурятии, поднимая важные моральные и экономические проблемы, встающие перед его земляками сегодня.
Новый роман-трилогия «Любовь и память» посвящен студентам и преподавателям университета, героически сражавшимся на фронтах Великой Отечественной войны и участвовавшим в мирном созидательном труде. Роман во многом автобиографичен, написан достоверно и поэтично.
Нынче уже не секрет — трагедии случались не только в далеких тридцатых годах, запомнившихся жестокими репрессиями, они были и значительно позже — в шестидесятых, семидесятых… О том, как непросто складывались судьбы многих героев, живших и работавших именно в это время, обозначенное в народе «застойным», и рассказывается в книге «В полдень, на Белых прудах». Но романы донецкого писателя В. Логачева не только о жизненных перипетиях, они еще воспринимаются и как призыв к добру, терпимости, разуму, к нравственному очищению человека. Читатель встретится как со знакомыми героями по «Излукам», так и с новыми персонажами.
Русский солдат нигде не пропадет! Занесла ратная судьба во Францию — и воевать будет с честью, и в мирной жизни в грязь лицом не ударит!