Моногамия. Бонус. О возрасте в сексе и о сексе в возрасте - [4]

Но жизнь складывается так, как складывается, и мы проживаем её, нося прошлое на своей шее, словно ожерелье, с каждым годом добавляя новые и новые бусины. У нас с Алексом в последнее время только ровные и красивые, радующие глаз, доставляющие радость. А бывало ведь по-всякому. Много чего произошло, но сейчас, глядя на повзрослевший, поседевший, но всё такой же красивый профиль своего мужа, я думаю о том, как он мне дорог, как бесконечно любим. И теперь, в настолько глубокой зрелости, меня всё чаще посещает мысль, что не случись всего того, что случилось, не было бы нас таких, какие есть — умеющих ценить и любить. Ведь эта истина «Имея, не храним, потерявши, плачем» слишком избита и банальна, чтобы вовремя вынести из неё науку, каждый набивает свои шишки сам. Но зато потом, если справишься, выстоишь схватку с судьбой или собственной глупостью, лежишь вот так утром воскресенья в супружеской постели, разглядываешь лицо и плечи мужчины, которого, кажется, знаешь так же хорошо, как и себя, и мысленно благодаришь Вселенную за то, что он у тебя есть, что живой и дышит рядом, отвечая на бесконечный поток вопросов вашего сына. А он поднимает глаза, и в них, помимо прочего, ты ВСЕГДА находишь его благодарность тебе за детей, любовь, дом, наполненный твоим теплом. Сколько раз этот человек был близок к той грани, ступив за которую, он мог бы исчезнуть совсем из нашего пространства и времени? Думая об этом, я падаю в такой котёл леденящего душу ужаса, что глаза мгновенно наполняются слезами.

— Мы решили после завтрака на горку идти, Лерусь! — словно издалека доносится голос мужа, заставляя меня вынырнуть из мрачных дум, вернуться в настоящее.

Он замечает моё внезапно упавшее настроение и тут же притягивает к себе, совершенно забыв об Амаэле:

— Что ты? — спрашивает, целуя в висок и у края глаз, туда, где у меня полным ходом уже имеются мелкие, но всё-таки морщинки. — Что ты, родная моя, — шепчет. — Тебе плохо? Ты хочешь мне что-то важное сказать? Я обидел тебя? Ну прости меня, прости дурака…

— Нет, всё в порядке! — прерываю его, потому что чувствую, перепуган и разойдётся сейчас не на шутку.

— Мама, не плачь!

Амаэль наваливается на нас всем своим весом, обнимает обеими руками, крепко прижимая к себе, и вдруг выдаёт совершенно неожиданную для его возраста и способности понимать некоторые весьма зрелые вещи фразу:

— Папа навсегда с тобой!

Я не могу дышать, а мой ребёнок добавляет:

— И я тоже, мы тебя защитим! Не бойся! Никого не бойся! И ничего не бойся!

Я знаю, что эти слова принадлежат его отцу, а всё сказанное Алексом наш сын впитывает, как губка, но как же странно слышать их от шестилетнего человека! Мне вспоминаются рассказы Марии о маленьком Алексе, который вот так же точно поражал окружающих своими не по годам взрослыми рассуждениями, лишь повторяя, на деле, сказанное ранее родителями, особенно, как я теперь знаю, его отцом. Алекс очень много времени уделяет сыну, передавая свой опыт, мысли, вынесенные из жизни уроки, и часто, очень часто повторяет, скорее даже, внушает Амаэлю идею о том, что у каждого человека есть пара на земле, и найти её — главная задача каждого. А предназначение мужчины заключается в её сохранении: «Мало найти свою половину, важно её сберечь, дать жизнь детям и научить их любви».

Я смотрю на своего позднего ребёнка, сына от мужчины, давшего мне так много, сделавшего по-настоящему счастливой, полноценной и женственной, и вижу в нём наше продолжение. Алекс как-то сказал мне, что любовь может быть бесконечной: когда нас не станет, она будет жить в наших детях, но только если мы научим их любить. И вот он учит. Он, а не я.

Амаэль так сильно похож на своего отца, что иногда мне больно на него смотреть: какое будущее его ждёт? Сможет ли мой ребёнок устоять против бесчисленных соблазнов, уготованных ему судьбой, выдержит ли её удары?

Мои пальцы вновь убирают волосы с его лица, нежно приглаживая их, расправляя, а глаза наполняются слезами, и в голове рождается мысль… дурацкая мысль о том, что когда-то в юности у Алекса были такие же, и как же они сводили меня с ума, заставляя думать о нём, мечтать, желать. А сколько в его жизни было таких, как я? Тысячи. Но он устоял, выстроил свой собственный мир и спрятал в нём нас и себя от зла. А главная его угроза всегда была в искушении. Не его искушали, он искушал и делал это одним своим существованием. И мой сын растёт таким же: не только яркая внешность унаследована им от отца, но и способность неординарно мыслить, легко и быстро обучаться, а главное, чувствовать глубоко.

— Не плачь, мама… — заглядывает в мои глаза своими тёмными, карими, пронзительными.

— Я не плачу, — говорю дрожащим голосом.

— Сын, пойди глянь, выпал ли за ночь снег — по прогнозу обещали, — отправляет его Алекс.

Амаэль отпускает меня и смотрит на нас обоих пробирающе взрослым взглядом: он ребёнок и ждёт снега, которого в Испании не бывает, как самой большой радости, но сейчас в его глазах понимание — отец хочет остаться с матерью наедине. Мой шестилетний сын это видит, чувствует и молча, хоть и нехотя, семенит из нашей спальни, плотно закрывая за собой дверь.