Моногамия. Бонус. О возрасте в сексе и о сексе в возрасте - [6]

— Чего улыбаешься? — тихонько спрашиваю, пытаясь скрыть накрывшую меня волну сентиментальности.

— Радуюсь, — так же тихо отвечает и прижимается щекой к моей щеке.

Мне немного холодно от его замёрзших на морозе щёк и колко:

— Ты так и не побрился с утра… — томно констатирую, прикрывая глаза, потому что плавлюсь.

— Прости, — шепчет и трётся щекой о мою чуть плотнее, а мне тааак приятно…

И он, конечно, об этом знает — то же ведь живёт со мной не первый десяток лет. Поворачивает лицо и целуется со мной по-индейски — то есть носами, затем резко отрывается, чтобы заглянуть в мои глаза, и, удовлетворённый увиденным, прижимается своими губами к моим губам.

— Па-а-ап… — не выдерживает наш самый поздний, а потому самый избалованный вниманием ребёнок. — Ну па-а-ап! Ну давай уже!

Но призывы самого младшего нашего потомка вовсе не повод для моего мужа отрываться от того, что он любит больше всего — поцелуев. Внезапно в мои ноги врезается нечто юркое и цепкое, сжимает их крепко, затем, расталкивая родителей, пролезает в середину и, задрав кверху подбородок, смотрит на нас и улыбается.

— Кареглазый мой, сладкий… — треплю его чёрные спутанные волосы, вьющиеся в точности, как у его отца.

Алекс повторяет мой жест, но в отличие от меня, прижимает голову ребёнка к себе, и есть в этом неосознанном желании укрыть, защитить нечто настолько щемящее, глубоко отцовское. И не только отцовское: вторую свою руку, лежавшую до этого на моей талии, Алекс кладёт на мой затылок и также притягивает плотнее к себе. И мы стоим вот так, втроем, в снежной сказке, в тишине и покое, прислушиваясь к дыханию своего счастья.

— Мам, я люблю тебя! И тебя, пап, тоже люблю! — выплёскивает свои чувства Амаэль.

— И мы тебя любим! — отвечаю ему, улыбаясь и стараясь проморгать внезапную влагу в глазах.

Алекс выдыхает тепло в мои волосы, и я слышу у самого своего уха:

— Я люблю тебя!

Закрываю глаза и признаюсь в ответ:

— И я тебя люблю!

Обнимаю их обоих так крепко, будто кто-нибудь грозится отобрать у меня самое дорогое, самое ценное.

Глава пятая. А кроме детей маленьких в пятьдесят пять бывают ещё и дети взрослые

Внезапно Амаэль начинает суетиться, вырывается с криком:

— А-а-айви-и-и! Айви приехала!

И действительно, по заснеженному бейсбольному полю к нам бодро шагает Соня, держа за руки Айви и двухлетнего Никиту. Амаэль буквально врезается в белокурую девчонку в нежно розовой шапке и заключает в кольцо своих воображаемо стальных объятий, пытаясь оторвать её от земли, но Соня не позволяет, объясняя, что тяжести поднимать в его возрасте вредно.

Мой муж сияет от счастья — его любимая дочь приехала. Он тянет к ней руки и обнимает долго, нежно и с чувством, целует в лоб.

— Ты как нас нашла?

— Элементарно, Ватсон! Ты же всегда приводил нас детьми сюда кататься, как только снег выпадет!

— А ты почему в такой короткой и тонкой куртке? — журит её. — А если заболеешь? Ты представляешь, какая в твоём положении это может быть беда?

С этими словами он стягивает свою удлинённую парку и надевает на возмущающуюся Соню:

— Ты что! Ты же замёрзнешь в одном свитере!

— Ничего ему не будет, — встреваю, — он по утрам в одной футболке бегает, и ничего!

— Да! — поддакивает мой муж, довольно улыбаясь.

— Так это в вашей Испании тепло, а у нас тут мороз и снег, между прочим! Зима белая, а не зелёная, как у некоторых!

— Она хоть и зелёная, а по утрам холодно — немногим выше нуля, — сообщаю. — Не переживай за него, он знает, что делает, а вот тебе, дочь, стоило бы поберечься!

Соня выглядит уставшей, под глазами у неё залегли синяки.

— Ты не заболела, Соняш? — спрашиваю у неё.

— А… нет. Что, выгляжу чудовищно, да? Это Никита сегодня полночи не спал, у него зуб видно лезет. Очередной, — вздыхает.

Алекс кладёт свои ладони на её довольно большой уже живот, затем наклоняется и прижимается к нему ухом:

— Ну и кто тут у нас?

— Пока не знаем, пап. На этот раз решили пол не выяснять до самых родов. Сюрприз хотим, — довольно улыбается.

— Устала? — спрашивает Алекс у своей неродной дочери, заглядывая ей в глаза с таким теплом и необъятной любовью, что у меня снова сердце щемит.

— Устала… — вздыхает.

— Может, сделаете паузу после третьего малыша? Это слишком большая нагрузка, Соня! — и в голосе его я слышу тревогу.

— Всё нормуль, пап! Разберёмся, не маленькие уже, — довольно улыбается.

— Надо мне с Эштоном поговорить, — вздыхает мой заботливый муж. — Совсем замучил ребёнка!

— Ты напоминаешь мне курицу-наседку, — говорю ему. — Оставь детей в покое. Займи уже себя чем-нибудь и не приставай к людям!

Алекс какое-то время смотрит на меня с недоумением, затем разворачивается к детям:

— Кто хочет покататься на гоночных санках?

— Я! — самым первым отзывается Амаэль.

— Я-Я-Я, — повторяет краснощёкий Никита.

А Айви молчит.

— Айви, ты с нами, конфетка? — спрашивает её Алекс.

— Да, если это не опасно, — отвечает ребёнок, и мы с Соней прыскаем смехом.

— У неё даже повадки, как у тебя, — замечает мне моя самая старшая дочь, — не только внешность. Надо же, Антона тут словно и рядом не было.

И я вижу такую картину: Алекс подходит к Айви, садится на корточки, поправляет ей её розовую шапочку: