Mon cher ami, Александр... - [2]

Веленью божию, о муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца,

Хвалу и клевету приемли равнодушно,

И не оспаривай глупца.*

Голос стих, и я, затаив дыхание, услышала где-то совсем близко шаги, поэтому переступила с ноги на ногу и повернула голову. В доме, казалось, была такая тишина, что скрип половицы подо мной наделал невероятно много шума.

— Екатерина Андреевна, тебе уже лучше? — улыбнулся мне вышедший из кабинета мужчина. И вот тут моя челюсть поцеловалась с полом от безграничного удивления. Передо мной стоял невысокого роста мужчина, со смуглым оттенком кожи. Большой лоб, полные губы, длинный нос и яркие выразительные глаза. Серо-голубые, будто бездна чувств и эмоций раскинулась в них, заманивая к себе всякого прохожего. Они были отражением всей его души, такие притягательные, они делали их обладателя пусть не красивым, но очень привлекательным. Его улыбка была добродушной, но какой-то по-детски наивной. Хотелось улыбаться, глядя в такое открытое лицо, наполненное искренностью, но между тем и величием, граничащим с достоинством и честью. Я разглядывала этого человека, смотря в неправильные черты, но не могла налюбоваться его внешностью. Даже удивление и сильный шок не могли отвлечь меня от любования этим человеком.

Передо мной стоял сам Александр Сергеевич Пушкин. Как будто он сошёл с холста портрета Кипренского, но плескание жизни в его чертах говорило мне о том, что передо мной стоит настоящий человек.

— Екатерина, дорогая, не молчи же! Ответь, или твой дядя будет о тебе сильно переживать. Mon cher ami, ты за меня совершенно не переживаешь? — бегло говорил Пушкин, когда я рассматривала пуговицы на его жилете и совершенно не понимала, чего от меня хотят.

— Боже, Китти, быстрее переоденься! Что с тобой? — прозвенел над ухом голос, в котором я узнала утреннюю визитёрку.

— Натали, думаю, что нет ничего предрассудительного в поведении Китти. Она ведь ещё ребёнок, — успокаивающе посмотрел на Натали, которая поравнялась рядом с ним, Александр Сергеевич. Я решила послушаться совета женщины и вернуться в комнату, но не для того чтобы переодеться, а для переосмысления происходящих событий, которые не укладывались в логику реалиста.

— Я наказана за то, что не читала произведения русских классиков! — испуганно завопила я, вбежав в комнату и закрыв в дверь, в которую тут же постучались. «Неужели услышали?». В комнату вошла девушка. Насколько знаю культуру девятнадцатого века, которую я знаю плохо, могу определить, что по виду девушка напоминала служанку.

«Ужасно неудобно и тесно», — единственное, что могу сказать про корсеты, которые не давали мне дышать в буквальном смысле слова.

— Китти, как твоё самочувствие? Полегчало? Натали уже послала за доктором, скоро он явится, чтобы проверить состояние твоего здоровья. А пока не желаешь ли отведать чего-нибудь? — встретил меня Александр Сергеевич, которого я уже не знала, как воспринимать, но решила течь по течению этой странной истории, а дальше видно будет. Всё такая же добродушная улыбка поэта, искорки в глазах, казалось, что я знала этого человека всю жизнь. Сейчас непроизвольно на ум пришли строчки его стихотворений, каждое слово в которых соответствовало отражением чувств в его глазах.

— Да, я проголодалась, — и я говорила истинную правду, так как мой желудок действительно был пуст, отчего он тут же напомнил о себе довольным урчанием. Я покраснела до корней волос, а Александр Сергеевич лишь снисходительно улыбнулся и повёл, видимо, в сторону столовой.

Доктор меня осмотрел и не нашёл никаких видимых осложнений, поэтому, заверив Александра Сергеевича и, как выяснилось позже его жену, Наталью Николаевну в моей полной дееспособности, покинул дом Пушкиных. Оказывается, я была племянницей Натальи Николаевны, Екатерина Андреевна Гончарова*, что соответствовало моим настоящим инициалам. После обеда дом Пушкиных оживился и превратился в прекрасное райское место со множеством детских голосов. Жена поэта три месяца назад, в мае, родила дочь Наталью, которой посвящала все своё свободное время.

— Сашка, Машка, Гришка, Наташка, — услышала я голос Александра Сергеевича, который звал так своих детей, независимо от того, что младшая дочь его никак не сможет понять. Я тоже вышла на голос поэта.

Дети прыгали возле отца, которые с беззаботной улыбкой раздавал леденцы. К нему подошла Наталья Николаевна с младенцем, в крошечные ручки которого поэт вложил палочку с леденцом.

— Китти, возьми, — подал мне леденец Александр Сергеевич.

— Саша, она уже взрослая, хватит её баловать! Пятнадцать лет, уже свататься пора, — давала поучения жена поэта, но Пушкин совершенно пропускал её слова мимо ушей, играясь с детьми. Это занятие ему подходило больше всего: он был беззаботен, весел и добр. Даже морщинки вокруг его рта от улыбки казались приятными, делающие его не старше, а моложе, придавая детскую непоседливость.

— Наталья Николаевна, Машеньке уже пора заниматься, — подошла к нам гувернантка и увела старшую дочь семьи Пушкиных. Все бы замечательно, если бы мать семейства не вспомнила обо мне.

— Екатерина Андреевна, позвольте узнать, почему вы не готовитесь к сегодняшнему вечеру? Салон княжны Вороновой* довольно популярен, надень своё лучшее платье, более всего подходит то, которое нынче подарил тебе батюшка на именины.