Родилась я в обычном роддоме сырым, хмурым весенним утром. Меня никто не ждал, ждали Алёшу, а когда появилась я, мама очень расстроилась. Долго не могли придумать мне имя. В конце концов согласились с бабушкой и назвали Наташей.
Продолжая отмечать рождение первенца, папа пошёл регистрировать меня.
– Как запишем «ья» или «ия», – спросила сотрудница ЗАГСа.
– А? – в недоумении папа тряс похмельной головой.
– Я спрашиваю, как регистрировать дочку будем, папаша, Наталия или Наталья? – настаивала женщина.
– Да я, вроде, сказал «Наташа».
– Вот я и спрашиваю «ья» или «ия»? – начала злиться регистратор.
– Ну «ия», – пробурчал незадачливый отец, не понимая, чего от него хотят, и сказав это лишь для того, чтоб злая тётка отстала. Единственное, чего он хотел сейчас, – выйти из душного помещения и похмелиться холодной бутылочкой пивка.
– Хорошо, так и запишем.
В итоге моё имя звучит «Натали» – на французский манер. Понятное дело, никто меня так не называл. Какая ещё Натали в Советском Союзе!
В полтора года я отлично разговаривала (даже раскатисто отчётливо повторяла трудное для всех детей слово «трактор») и постоянно вгоняла в краску маму, потому что с присущей всем детям непосредственностью говорила правду. А правда была, например, такая. Ехали мы с мамой в троллейбусе из поликлиники. Был у меня цистит. Добрая тётенька, умиляясь, приблизила своё морщинистое лицо ко мне, сидящей у мамы на коленях.
– Ути-пути, какая красивая девочка! Куда едешь?
– Домой еду из больницы.
– А что у тебя болит, девочка?
– Писька-а-а!
На мой вопль головы повернули все пассажиры. А мама, покрываясь багровыми пятнами, схватила меня в охапку и выскочила на ближайшей остановке. До дома мы шли пешком, и мама орала на меня, а я не понимала, за что. Ведь я всего лишь ответила на вопрос. Но даже после этого случая я не перестала говорить правду.
Как-то мы были в гостях у маминой подруги. Мама и тётя Ирина что-то обсуждали и хихикали, им было не до меня, а мне – не до них. Но тут на кухонном столе начали появляться разные чашечки и тарелочки с чем-то вкусным. Ставя очередную порцию салата на стол, тётя Ирина обратилась ко мне:
– Наташа, будешь булочку с повидлом?
– Конечно. Дома-то меня не кормят.
Тётя Ирина вопросительно посмотрела на маму, а потом они вместе долго смеялись. Не понимаю, что может быть смешного в том, что ребёнок хочет есть. Странно, но в этот раз от мамы мне не влетело, она меня даже не поругала. Мне не только дали булочку, передо мной поставили дымящиеся тарелки с вкусным супом и картошкой с сосиской.
Играть я любила одна. Мне не было скучно. Обычно я накрывала стол одеялом, забиралась внутрь и разговаривала разными голосами за куклу-маму, куклу-папу, куклу-дочку. Очень не любила, если кто-то из взрослых вмешивался со всякой глупостью в устроенный мной «подстольный» мир.
Мама с папой часто ругались и даже дрались. Если папа приходил с работы с прозрачными, как у рыбы, глазами, это заканчивалось всегда плохо. Сначала они ругались, потом дрались, а потом мы с мамой ехали в автобусе к бабушке, где мне приходилось спать на жёсткой неудобной кровати, в комнате с запахом нафталина. Утром мама уходила на работу, а я оставалась с бабушкой. У неё болели ноги, и она целый день до прихода мамы дремала на диване. Я была не против – даже хорошо, что никто не достаёт. Я только боялась, что бабушка вдруг умрёт и мне придётся сидеть с трупом до вечера, поэтому время от времени трогала её за руку и просила открыть глаза. Убедившись, что бабушка не умерла, я погружалась в свой мир.
Жили мы у бабушки несколько дней, а потом приходил папа и забирал нас домой. Я вообще очень часто жила у бабушек. Потому что мама работала на двух работах, папа работал на одной, а вечерами бухал.
Помню, как мы с бабулей сидели на крылечке дома, пили травяной чай из больших стаканов и пели песню «Ой, мороз, мороз, не морозь меня». Я тогда спросила: «Бабусь, когда ты умрёшь, я приду к тебе на могилку, ты выйдешь. И мы будем пить с тобой чай и петь песни?». «Конечно, Наташа, я обязательно выйду», – сказала бабушка, и её рот растянулся в беззубой улыбке, а глаза стали влажными. Ночью у меня поднялась высокая температура, и я видела красного кролика. Когда я выздоровела, меня отправили в садик. Ходить туда я не любила, из-за «тихого часа». Спать в обед мне совсем не хотелось, а лежать с закрытыми глазами, два часа изображая спящую, было скучно. Ещё меня забирали из сада самой последней, а иногда вообще забывали забрать. Один раз, так и не дождавшись моих родителей, мы с воспитательницей шли домой. Нина Васильевна привела меня, когда было уже темно – осень, а дома – никого. Она оставила меня соседке и ушла. Соседка, тётя Женя, открыла запасным ключом дверь нашей квартиры и сказала, чтобы я сидела и дожидалась родителей. Я включила во всех комнатах свет и телевизор. Мне было грустно и страшно. И вдруг неожиданно свет погас. В ужасе я стала метаться по квартире, ища выход. Наконец выбежала на улицу. Здесь мне стало спокойнее, и я пошла в парк. Аттракционы не работали, из тёмных кустов доносились пьяные вопли шпаны. Но мне уже было не страшно. Разве сравнятся монстры, затаившиеся в шкафах и под кроватью, с пьяными пацанами. Я гуляла довольно долго, потом замёрзла и решила пойти домой, в надежде на то, что свет дали и родители вернулись. Поворачивая на свою улицу, увидела маму, несущуюся на меня с фонарём в руках.
