Mon cher ami, Александр... - [4]

Я вышла из комнаты, направляясь в залу, где меня уже ждала чета Пушкиных и услышала слова Александра Сергеевича, посвящённые мне:

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

Я залилась краской, услышав их. Слова стихотворения лились, словно река, мелодично и красиво, завораживая своей необыкновенностью. Я некоторое время стояла с открытым ртом, не зная, что ответить, но потом сделала неопытный и неуклюжий реверанс. Я постаралась выразить в нем всю свою признательность, но наткнулась только на строгий взгляд моей тётушки, Натальи Николаевны.

Я удивилась помпезности салона, в который мы прибыли. Сначала мы поприветствовали хозяйку, после чего сели за стол. Я заметила, что к Пушкину относились все по-разному. Кто им просто восхищался, вознося до звания гения (коим он и являлся, по моему мнению), кто презирал и не мог переносить, завидую его полёту ума. Вторых меньше, и большинство из них были мужчины. Особенностью этого ужина было то, что независимо от того, что ты занят едой, твоей обязанностью было поддержание беседы, в противном случае, общество будет считать тебя нелюдимым.

Рядом сидящие мужчины сговорились и решили подшутить над Александром Сергеевичем, складывая кости от курицы к нему на салфетку, делая это как можно более незаметно. Конечно, такое поведения было вопиющей невоспитанностью, но все молчали, чтобы не поднимать скандал в обществе, а, впрочем, может, и не замечали. Казалось, что Пушкин совершенно безразлично относится к такому поведению мужчин, лишь продолжая трапезу.

— Александр Сергеевич, что ж это вы столько мяса съели? Целая гора костей… — был слышен чей-то голос¸ отвлёкший разговаривающих светских дам. Многие с осуждением смотрели на виновников этого происшествия, которые просто усмехались.

— Я хотя бы кости в тарелку складываю, а вы вместе с костями едите, — преспокойно ответил Александр Сергеевич, продолжая трапезу. Друзья поэта улыбнулись. Он дал отпор, причём так красиво. Шутка обратилась против самих шутников, что последним не пришлось по вкусу, но они не нашлись чем ответить.

Дальше начались танцы, в процессе которых я познакомилась с очень привлекательным человеком. Почему-то сейчас, находясь в атмосфере девятнадцатого века, мне он показался Евгением Онегиным. После первого танца со мной он больше не подходил ко мне. То ли испугался моего умения танцевать, мы кружились в вальсе, поэтому я следовала за партнёром, которому постоянно оттаптывала ноги, то ли я ему просто не понравилась. Да и мой неудачный в конце танца реверанс, думаю, не улучшил его представления обо мне. Я все следила взглядом за моим «Онегиным», когда и была поймана на этом занятии Александром Сергеевичем.

— Mon cher ami, неужели есть хоть один мужчина, устоявший перед твоею красотой? — спросил Пушкин, а я утвердительно кивнула головой и тяжко вздохнула, бросив взгляд на молодого человека. — Право,

Чем меньше женщину мы любим,

Тем легче нравимся мы ей

И тем её вернее губим

Средь обольстительных сетей.*

Я улыбнулась, после чего Александр Сергеевич пригласил меня на танец, а я должна была отказать из-за неумения танцевать под музыку девятнадцатого века. Впоследствии я об этом ой как пожалею.

Я наблюдала, с каким взглядом поэт смотрит на свою жену. Как он с ней кружится в танце. Как он улыбается ей. Как преображается его лицо. Как он привлекателен из-за столь умного взгляда. Я никогда не видела таких глаз! И их секрет вовсе не в цвете, а в том, сколько ума и нежности хранится в них. Он был невысокого роста, даже ниже своей жены, но он возвышался над всеми, над просто и уныло устроенным обществом, над мирскими заботами и моральными преступлениями. Он был настолько величественен, что я не уверена, затмит ли его Николай Первый. Он казался ангелом, сошедшим на землю, что бы поддерживать и вдохновлять людей своими стихами. Он был символом всего возвышенного и чувственного, он был Александром Сергеевичем Пушкиным, бессмертным и великим поэтом.

Постепенно мир стал покрываться рябью, оставляя лишь танцующих Александра и Натали, влюблённо смотрящих друг на друга. Сегодня было двадцать первое августа тысяча девятьсот тридцать шестого года. Оставалось несколько месяцев до смерти великого поэта. Сейчас, смотря на безмятежного Пушкина, я задалась вопросом: как можно было поднять руку на светило русской литературы и поэзии? Моему недоумению не было границ.

Постепенно образ Натальи Николаевны также стал исчезать, оставив лишь улыбающегося мне поэта, который вселял в меня любовь к себе и ко всей русской литературе, символом которой он являлся. Последнее, что я увидела, была его улыбка, после чего перед глазами поплыло, а я погрузилась в темноту.

* * *

— Катя, — толкнула меня в плечо соседка по парте, а я моментально подняла глаза и наткнулась на растерянный взгляд учительницы.

— У меня всякое на уроке было, но что бы спали… Такого ещё не было, — произнесла учительница. Я в ответ лишь прошептала робкое «простите» и опустила голову.

Сон! Всего лишь сон! Но какой реалистичный! Не хотелось просыпаться, греясь о лучи тепла, исходящего от поэта Золотого века. Передо мной лежала книга «Евгений Онегин». Я не могла отвести взгляд от произведения, долгое время переосмысливая произошедшее со мной. Есть ли разница между сном и реальностью? Даже если это произошло во сне, это было захватывающе и поразительно. Мою душу всегда будут греть воспоминание о тёплой улыбке поэта. ВЕЛИКОГО поэта всех времён и народов.