Молнии в ночи [Авторский сборник] - [14]

Не отрывая взгляда от жука, Мирсаид тихонько поглаживал его пальцем: лети, друг, лети! Но жук лежал на ладони недвижно, как мертвый; крылья его отливали золотом под солнечным лучом, проникшим сквозь листву виноградника.

— Похоже, что ни шумом, ни просьбами делу не помочь, — продолжал Мирсаид. — Только золото всесильно! — он и Назира поглядели на жука. — Сын Саидкаримбая пырнул ножом своего приятеля — и вышел сухим из воды. Отцовское золото выручило.

Только он это произнес, как жук расправил крылья, взлетел с ладони. Мирсаид проследил за его полетом, усмехнулся:

— Видите? Вот уж он и на воле. Потому что — золотой…

Назира, улыбнувшись, разломала лепешку, налив чаю в пиалу, подала ее Мирсаиду. Мирсаид с аппетитом уплетал лепешку, кидал в рот тутовые ягоды. Девушка, стесняясь, только прихлебывала чай.

— Ешьте ягоды, — Мирсаид пододвинул к ней лаган. — Эти уже спелые. Попробуйте-ка их вместе с лепешкой — объедение!

Назира осторожно, тонкими изящными пальцами взяла несколько ягодинок, они, и правда, оказались вкусными. Она кинула на Мирсаида благодарный взгляд.

Улучив минуту, когда они остались на супе совсем одни, девушка быстро передала Мирсаиду маленький узелок, который прятала в рукаве:

— Это вам, Саид-ака… Я тоже хочу помочь освобождению Мирхайдара-амаки.

Мирсаид развязал узелок — перед ним сверкнули два золотых браслета. Он торопливо протянул их обратно Назире, протестующе воскликнул:

— Нет, нет, я их не возьму!

Назира смотрела на него умоляющим взглядом:

— Не возьмете — обидите меня.

Разглядывая браслеты, горевшие у него на ладони, там, где только что покоился золотой жук, Мирсаид покачал головой:

— Чудеса да и только! Толковали о золоте — и нате, вот оно!.. Прямо чудеса.

— Хватит вам ахать, — сердито сказала Назира. — Поговорите с кем надо и вручите эти браслеты. Да не тяните, Саид-ака, ваш отец не должен томиться в зиндане ни одного лишнего дня!

Мирсаиду ничего не оставалось, как принять щедрый дар Назиры. Отвергнув его, он нанес бы глубокую обиду не только ей, но и всей ее родне… Когда девушка ушла, Мирсаид передал браслеты матери. Шахриниса-хола долго не отрывала от них взгляда, зачарованная их блеском, на ее глаза навернулись слезы:

— Знаю я эти браслеты, сынок. Они достались Назире от ее матери, покойной Мастурахон. Все-то ее богатство… И как это девочка решилась расстаться с ними?.. Сынок, надо вернуть их Назире.

Но когда на другой день Шахриниса-хола принесла Назире браслеты, у той от обиды побелели губы. Чуть не плача она сказала:

— Мама! Как вам не стыдно? Зачем мне золото? Пусть пойдет на доброе дело.

Они обнялись. Шахриниса-хола, вернувшись домой, отдала браслеты сыну:

— Не взяла — да буду я ее жертвой! Какое же у нее доброе сердце. Ты, сынок, поговори с Миръякубом — он-то, небось, знает, кому там надо позолотить ручку… Ох, может, аллах и сжалится над несчастным, избавит его от мучений!..

Вечером оба брата и Шахриниса-хола долго обсуждали, через кого добиваться освобождения Мирхайдара.

— Думаю, лучше всего поговорить с Насриддинбеком-ака, — солидно произнес Миръякуб. — Он не откажется от такого подарка.

— А, может, сперва посоветуемся с Камбарали и Тухтамурадом? — предложил Мирсаид. — Послушаем, что они скажут?

— Они мастера поднимать галдеж! — с пренебрежением бросил Миръякуб. — Шумели, шумели, а отец до сих пор в зиндане. Нет, раз у нас в руках золото — нам нет нужды ни в чьих советах. Золото — отец и мать всему на свете.

Мирсаид рассердился.

— Не смей так говорить о наших друзьях! Они за отца под сабли пошли. Тебя бы посадили — никто бы о тебе и не вспомнил…

— Сынок, сынок!.. — Шахриниса-хола дернула его за рубаху. — Раскипятился! Лучше подумаем, что с браслетами-то делать?

— А что тут думать? — самоуверенно заявил Миръякуб. — Давайте их мне, я пойду к Насриддинбеку, и он выпустит отца из зиндана. Самого-то бека нет — уехал в Чимкент.

— Ладно. Бери! — согласился, наконец, Мирсаид; вид у него, однако, был угрюмый. — Только действуй с умом. Вещь-то дорогая. И гляди: если твой Насриддинбек попробует нас провести — пусть я сяду в яму к отцу, но этому жулику не поздоровится! Кишки из него выпущу. Так и знай.

VIII

Старый шорник целыми днями брюзжал, все было не по нему, и почему-то он считал виноватым в своей болезни Абдувахаба Шаши. Лежа с лихорадочно горящими глазами, он ворчал:

— Раньше-то я мог и сидеть, и вставать… А как вы тут появились, так силы меня покинули, лежу и лежу…

— Я-то при чем, ата? — примирительно улыбался Шаши. — Если бы это от меня зависело, я бы не оставался здесь ни минуты!

Мирхайдар тронул Абдувахаба за локоть:

— Не принимайте его слов близко к сердцу, мулла-ака, — и шепотом добавил, — болезнь совсем помутила его разум…

А старик все бормотал, обращаясь к Абдувахабу:

— Все для вас плохи! Вы хулите его величество Худоярхана, в своих богопротивных речах оскорбляете самого пророка Мухаммеда! Может, вы домулла из евреев?

Абдувахаб только развел руками:

— Боже, что он говорит, этот несчастный!..

Гончар, сделав предостерегающий знак, подсел к старику:

— Лежите спокойно, ата… Вам нельзя волноваться.

Но старик разошелся:

— Глаза б мои не видели этого богохульника! Гончар, скажите Байтевату, пусть уберет его от нас. Как нам славно было вдвоем… А теперь вы целыми днями шушукаетесь, жужжите, как пчелы! Вы в зиндане, а не у себя дома.