Молли имеет право - [67]

В этот момент появились торговки апельсинами. В парке по выходным всегда продают фрукты, но эти, похоже, нашли новый способ прорекламировать свой товар.

— Суфрагейтские апельсины! — кричала одна. — Две штуки за пенни!

— Они не то говорят, — заметила Нора. — Люди могут запутаться.

И мы спустились к торговке.

— Простите, — сказала ей Нора, — вы неправильно это слово произносите.

— А как же их, прости господи, зовут? — недоумённо переспросила женщина.

— Суфражетки, — объяснила я, протягивая ей пенни. — Можно нам два?

Торговка отдала нам апельсины, мы поблагодарили её и двинулись обратно на наш наблюдательный пункт, но не успели добраться туда, как она снова начала кричать:

— Пара суфрагейтских апельсинов за пенни!

— Эх! — вздохнула я. — Она даже не попыталась. А мы ведь и апельсины у неё купили…

Впрочем, апельсины оказались свежими и сочными. Мы как раз начали их чистить, когда на грузовик поднялась миссис Казинс, ещё одна женщина, бившая окна. Обратившись к публике, она зачитала длинное заявление о том, что женщины определённо должны иметь право голоса, но громилы в первых рядах продолжали заглушать её своими возгласами.

— Иди домой детей нянчить! — выкрикнул мужчина, стоявший рядом с нами. Кое-кто из собравшихся (точнее, кое-кто из мужчин), расхохотавшись, принялся подбадривать его, но множество других велели ему замолчать. Мы же с Норой взглянули на него очень свирепо (а ты знаешь, какой у Норы свирепый взгляд), но мужчина только посмеялся.

— Девчонкам вроде вас здесь не место, — заявил он. Мы проигнорировали и его. Мы вообще неплохо поднаторели в игнорировании грубых и невежественных мужчин.

Затем миссис Казинс представила поднявшуюся на грузовик миссис Палмер, и насмешки дебоширов стали громче. Некоторые даже засвистели, осознав, что перед ними ещё одна арестованная в четверг женщина.

— Кирпичи принесла? — выкрикнул один остряк.

— Нет, все на стёкла ушли, — во весь голос ответила миссис Палмер, и толпа снова расхохоталась, но на этот раз совершенно иначе. Теперь они смеялись вместе с миссис Палмер, а не над ней.

Миссис Палмер сообщила, что нам несказанно повезло в один день услышать сразу двух преступниц: её и миссис Шихи-Скеффингтон. Но тут стоявшие перед нами принялись громко переговариваться, так что мы не могли расслышать, что она сказала потом, уловили только слова «тюрьма Маунтджой» — именно там, несомненно, и будут вскоре томиться бравые разбивательницы окон.

— Подходящее местечко, чтобы упрятать тебя на всю жизнь! — выкрикнул ещё один мужчина впереди. Кто-то из приятелей поддержал его одобрительными возгласами, но миссис Палмер не испугалась их грубости. Это было впечатляюще и в то же время от вратительно: несмотря на всю её храбрость, эти ужасные люди только хохотали над ней, мешая добропорядочной публике, пришедшей послушать ораторов. К счастью, большая часть публики хотела именно слушать, так что миссис Палмер, не обращая внимания на хамские выкрики, продолжила рассказывать: по большей части о том, зачем они с подругами били окна («чтобы отстоять наше право голосовать и наиболее очевидным способом обратить внимание правительства на наши требования»), и о том, что совершенно уверена: ирландцы не захотят получить гомруль, если он не будет включать прав женщин.

Но это только вызвало у дебоширов новый взрыв хохота. Меня даже немного замутило от их реакции: я ведь считала то, что мы сделали в четверг, ужасно смелым, но вдруг поняла, что эти отвратительные люди просто рассмеются нам в лицо, если об этом узнают.

— Разбив пару стёкол, права голоса не получишь! — выкрикнул кто-то.

Это было обескураживающе — по крайней мере, я бы так решила. Но миссис Палмер, похоже, их грубость нисколько не заботила: она просто передала слово вновь взобравшейся на грузовик миссис Шихи-Скеффингтон.

— Леди и джентльмены! А также полицейские наблюдатели, — добавила она, оглядев всё ещё стоявших в первых рядах полисменов.

В толпе засмеялись, в том числе кое-кто из хулиганов.

— Что ж, — продолжила миссис Шихи-Скеффингтон, — если говорить о количестве собравшихся, это самый многолюдный митинг из всех, что мы когда-либо проводили в парке.

Дебоширы засвистели, раздалось также несколько одобрительных возгласов (честно говоря, с этого момента ты можешь быть уверена, что так происходило почти каждый раз, когда кто-нибудь из женщин раскрывал рот).

— Вы все знаете, что и как мы сделали, — заявила миссис Ш.-С. (я не стану больше писать её фамилию, потому что она слишком длинная). — А теперь народ хочет знать, зачем мы это сделали.

— Лучше скажите, почему вы занимались этим в предрассветной тьме? — выкрикнул кто-то.

— Точно! — завопил другой. — При свете дня кишка тонка?

— Сомневаюсь, что в половине пятого в июне на улице так уж темно, — ответила миссис Ш.-С.

— Да вы просто решили, что не попадётесь полисменам, — воскликнул ещё один мужчина.

— Это очень серьёзный вопрос, — продолжала миссис Ш.-С., стараясь не обращать на них внимания. — Ещё до конца недели многие из тех женщин, что стоят сейчас здесь, окажутся в тюрьме.

— Слушайте, слушайте! — послышались голоса дебоширов.