Молчаливый полет - [9]

И электричество горит

В бегущем под горой вагоне.

Как ядра, зло и тяжело

Вагоны прут во мрак и скрежет,

Пока не высверлят жерло

И свет навылет не забрезжит.

Неотвратимая дыра,

Необходимая загадка

Блестит решением — ура! —

Успокоительно и кратко…

В горах невежества и тьмы

И ненависти обезьяньей

Не так ли пролагаем мы

Туннели нежности и знаний —

Одним резцом просверлены

Слепящие сквозные ходы

И в сердце пламенной жены,

И в толще каменной породы!

7 августа 1928

Про е зжая [41]

Только проезжая…Плечи и плед,

Желтые полки в оконном пролете…

Кто вы такая и сколько вам лет?

Где вы живете и с кем вы живете?

Поезд ревнует — торопит тайком,

Точно жена вы ему иль цыганка,

Вот он несет вас, вот машет платком…

Стыд нам и горе, рабам полустанка!

Рыжий попутчик, случайный сосед,

Он-то запишет ли в хитром блокноте,

Кто вы такая и сколько вам лет?

Где вы живете и с кем вы живете?..

Август 1928

Списанное со скалы [42]

Здесь так хороши обязательно-лунные ночи,

Так много души в обаятельном имени Сочи;

Так больно при мысли, что кончатся море и горы,

Что сроки разлуки непреодолимы и скоры;

Так жалко часов, отведенных для праздности летней,

Что ждешь не дождешься, когда же нагрянет последний!

Август 1928

По следам весны [43]

Весна штурмует напролом,

Дымя теплом и льды тараня.

С каким апломбом первый гром

Подвластные обходит грани!

Как ласточка сквозит крылом!

Как бредят югом северяне!

Они садятся в поезда,

На их подвижные диваны,

Они торопятся туда,

Откуда к нам, на праздник званый,

Влечет Полярная звезда

Гостей пернатых караваны…

Но осень переходит вброд

Мельчающий поток сезона —

И снова всё наоборот:

Гогочут гуси полусонно,

И снизу деловой народ

Их видит из окна вагона.

Так вольный сын голубизны

И пленник железнодорожный,

Свершая по следам весны,

Свершая дважды путь свой должный,

Взаимно встречны и равны

И вечно противоположны.

Март 1928

II. ОСТАНОВКА В КРЫМУ

Ночь в Феодосии [44]

Из номера гостиницы — дыра

Безвыходной Феодосийской ночи.

Собачий лай — до самого утра.

Горячий лай — насколько хватит мочи.

Я только что приехал. Не видал

Ни башен Генуи, ни исполкома.

Край не исследован. Круг знаний мал.

Молитва псов одна лишь мне знакома.

Который час? Должно быть, больше трех.

Рассвет сейчас. Действительность воскреснет.

Я с городом сражусь. Но песий брех,

Но песня неизвестности — исчезнет.

Взывай, вопи, собачье сердце тешь!

Судьба не ждет. Судьба неумолима.

И брызнет луч. И просияет брешь

В ограде обнаруженного Крыма.

Земля надеждами осаждена.

Гостиница покоится во мраке.

Что перед нею — тын? забор? стена? —

Пока не видно. Гавкают собаки.

7 июля 1929

Балаклава [45]

Бухта-заточница, бухта-темница,

Бухта тишайшая в нашей стране,

Наши в тебе отражаются лица,

Наши — снаружи и наши — на дне!

Нежные горы тебя укачали,

Долгим охватом от бури хранят,

Время здесь дремлет на мирном причале,

Парусной вечности трется канат.

В прошлом и в будущем — внешняя смута,

Козни Европы с обеих сторон —

Вот и грозят эти кручи кому-то,

Мутному морю готовят урон.

Слева над ним — генуэзские башни,

Справа — советские пушки над ним,

Завтрашний подвиг и подвиг вчерашний

В тихой воде мы сегодня храним.

Слева ученый и вахтенный справа

Ходят дозором и в стекла глядят,

Рыбу под ними коптит Балаклава,

В мирном затоне купает ребят…

Прочно закрытая в крымском Пергаме,

Помни, сестра, что за дверью твоей

Пьяница-море стучит кулаками,

И душегубствует ветер-злодей!

27 июля 1929

У ворот Крыма [46]

Золотолюба-генуэзца

Толкает парусная прыть

Пространством досыта наесться

И время в жилы перелить. —

О вольный флаг его факторий!

Ты солью крыт, ты ветром дран, —

Довольно ржаветь на запоре

Воротам неоткрытых стран.

Вот петли, мазанные кровью,

Прощальный отверзают срок,

Вот Генуя средневековью

Указывает на порог…

Теснитесь, крымские монголы

И краснокожие Антилл, —

Колумбы генуэзской школы

Заходят в первобытный тыл,

И крепость детской Балаклавы,

И бизнесменский небоскреб —

Зарубки первопутной славы

На крестовинах бурых троп. —

Соперники и антиподы,

Открытые одним ключом,

В различные глядятся воды

Под переменчивым лучом,

И солнце — птичья каравелла —

Плывет по очереди к ним,

Чтобы в Нью-Йорке вечерело

И утру радовался Крым,

Чтобы проклятие норд-остов

Кидал, пред Адмиральский лик,

В новооткрытый полуостров

Закрытый на ночь материк.

Но плачь, татарская можара,

И, ось Америки, кричи,

Когда вратарь земного шара

Роняет с пояса ключи

И в тайну башни генуэзской,

Нарушив Галилеев лад,

Землетрясение-пират

Порой врезается стамеской.

1 июля 1929

Ираклийский треугольник [47]

Севастополь — запальный фитиль

На Таврической бомбе истории.

Это — известь, и порох, и пыль,

Это — совесть и боль Черномории;

Херсонес — это греческий крест,

На дороге Владимира постланный,

Это — твой триумфальный наезд,

Князь, в язычестве равноапостольный.

Балаклава ж — молочный рожок

В золотой колыбели отечества,

Переливший младенческий сок

В пересохшие рты человечества…

В Севастополе — бранный курган

И торжественность памяти Шмидтовой. —

— Для чего он сжимает наган? —

Ты рассердишь его — не выпытывай.

В Херсонесе, царьградский подол

О языческий жертвенник вымарав,

Византиец садится за стол,

Чтобы выпить за подвиг Владимиров;

В Балаклаве — и английский бот,

И фелука торгашеской Генуи,

И пещерного жителя плот

Облегли ее дно драгоценное…