Молчаливый полет - [7]

Он блещет вновь над царственным венком!

VIII. «Он блещет вновь над царственным венком…»

Он блещет вновь над царственным венком,

Он правит вновь покорствующим миром, —

И тьмы стихов достойным сувениром

Ему вослед слагаются кругом;

Текут бойцы, верхами и пешком,

Земля нудит немолкнущим турниром,

А он лежит изысканным кумиром,

Тоскующим неведомо по ком…

Он самая болезненная рана

В спокойствии хозяина-тирана,

Его хранят, за тысячью замков,

За ста дверьми от хищников упрятав.

Но щелкают клыки ростовщиков,

Алчба горит огнем его каратов!

IX. «Алчба горит огнем его каратов…»

Алчба горит огнем его каратов…

За боем — бой, за стоном — новый стон.

Католики не чтут своих Мадонн,

Язычники не слушают пенатов…

А он молчит, невозмутимо-матов,

Тенетами коварства оплетен —

Тюльпан тщеты, ничтожества бутон,

Мечта блудниц, злодеев и прелатов.

Но, как струна, смолкает гул войны,

И армии стоят, потрясены:

Виновник мук и пушечных раскатов,

Он унесен из верных кладовых

Героями сказаний бредовых,

И ловит смерч захватчиков-пиратов…

X. «Всех ловит смерч: захватчиков-пиратов…»

Всех ловит смерч: захватчиков-пиратов

И флагманов карательных армад.

Напрасными призывами гремят

Орудия слабеющих фрегатов…

Перемешав разбойников-мулатов

И преданных отечеству солдат,

К ним сходит смерть из пенистых громад,

Сердца врагов между собой сосватав.

Тогда кричит грабитель-капитан,

Что следует задобрить океан

И возвратить жемчужину пучине —

Но серный смрад в украденной суме

Грозит судом смелейшему мужчине, —

И тонет бриг с футляром на корме.

XI. «Ах, тонет бриг с футляром на корме…»

Ах, тонет бриг с футляром на корме,

Под звон цепей, под выкрики молений,

Влача людей, упавших на колени

С тоской в груди и с дьяволом в уме!..

А вместе с ним скрывается во тьме

Предмет страстей, тревог и вожделений,

Жестокий бог несметных поколений,

Погонщик душ, томящихся в ярме!

Пройдут века, — быть может, инженеры

Произведут подсчеты и промеры —

И выловят утраченный трофей…

Но как и где?.. — Десятки миль — в округе,

Десяток — вглубь, и в лоне кораблей

Покровы вод нерасторжимо-туги…

XII. «Покровы вод нерасторжимо-туги…»

Покровы вод нерасторжимо-туги.

Корма гниет. Сума гниет вослед.

А рядом с ней залег на сотни лет

Сафьянный шар в серебряной кольчуге.

Он разомкнул сферические дуги

И показал, сквозь золотой браслет,

Врага земли, зловещий амулет,

Ненужный дар перенесенной вьюги.

Футлярный шелк от сырости размяк,

Как тот родной и жертвенный слизняк,

Что выкормил мучительное чудо…

С ресничками на бархатной кайме,

Оно сошло, неведомо откуда,

И предано двустворчатой тюрьме.

XIII. «Пусть предана двустворчатой тюрьме…»

Пусть предана двустворчатой тюрьме

Надежда царств и гибель их слепая,

Но, в памяти земной не погибая,

Она жива, как буквы на клейме.

Сибиряка, привычного к зиме,

И смуглого индусского сипая —

Одна петля, одна корысть тупая,

Один позор сдавил в своей тесьме.

Где идол рас? Где лучезарный светоч?

Он подарил заплатанную ветошь

Обманутым рабам своих лучей!

Но восстают покинутые слуги

И говорят: «не стоит двух свечей

Сокровище, зачатое в недуге…»

XIV. «Сокровище, зачатое в недуге…»

Сокровище, зачатое в недуге,

В бесплодии своем не сотворит

Ни колоса, ни меда, ни акрид,

Ни кирпича, ни кожи, ни дерюги.

Но, как нарыв, болящий и упругий,

Оно сосет, беспечный сибарит,

Работника, который им покрыт

И связан им в мистическом испуге.

О, труженик, зарывшийся в песок!

Ты робок, мал, но жребий твой высок…

Не погибай от собственной болезни!

Дави ее киркою и штыком

И не сгнивай, как сгнил в соленой бездне

Двустворчатый моллюск на дне морском!

XV. «Двустворчатый моллюск на дне морском…»

Двустворчатый моллюск на дне морском

Жемчужиной болеет, как нарывом.

Пловец-индус рывком нетерпеливым

Из глубины выносит скользкий ком.

Роскошный перл из края в край влеком,

Прелестницам сопутствуя игривым;

Тускнеет он под матовым наплывом

И блещет вновь под царственным венком.

Алчба горит огнем его каратов,

Но ловит смерч захватчиков-пиратов,

И тонет бриг с футляром на корме…

Покровы вод нерасторжимо-туги,

И предано двустворчатой тюрьме

Сокровище, зачатое в недуге.

19–22 сентября 1927

ПОЧТОВЫЙ ГОЛУБЬ (1930) [29]

I. ПИСЬМА С ДОРОГИ

Дорога [30]

Скользя колесами по стали,

Неумолимый, неминучий,

В иные времена и дали

Меня несет дракон гремучий…

Разлуки длительны и странны.

Я не могу прийти обратно.

Привязанности постоянны,

А пройденное невозвратно.

О, город ветра и тумана,

Друзья и девушки, ответьте:

На дне какого океана,

В каком вы все тысячелетьи?

Пути теряются во мраке,

И на пороге постоянства,

Как две сторожевых собаки,

Ложатся время и пространство.

Октябрь 1922

Москва [31]

Столица-идолопоклонница,

Кликуша и ворожея, —

Моя мечта, моя бессонница

И первая любовь моя!

Почти с другого полушария

Мне подмигнули, егоза,

Твои ворованные, карие

Замоскворецкие глаза —

И о тебе, о деревенщине,

На девятнадцатом году

Я размечтался, как о женщине,

Считая деньги на ходу;

А на двадцатом, нерастраченный,

Влюбленный по уши жених,

Я обручился с азиатчиной

Проездов кольчатых твоих,

Где дремлет, ничего не делая,

Трамваями обойдена,

Великолепная, замшелая,

Китайгородская стена,

И с каждым годом всё блаженнее,

Всё сказочнее с каждым днем

Девическое средостение

Между Лубянкой и Кремлем…

Я знал: пройдет очарование,