Молчаливый полет - [8]

И свадебный прогоркнет мед —

Любовь, готовая заранее,

Меня по-новому займет,

И я забуду злое марево,

Столицы сонной житие,

Для ярких губ, для взора карего

Живой наместницы ее.

Май 1928

Тоскуя [32]

Тоскуя по розовым далям,

В дорожном весеннем хмелю,

Я дни коротаю за Далем

И ночи за Гоголем длю.

Как нежны, и сладки, и кратки

Призывные звуки дорог! —

Я слышу в словарном порядке

Расхристанной песни упрек,

Я вижу — не ведает чуда

И стынет распятая речь,

И мертвенны звуки, покуда

Мертва Запорожская Сечь.

Но только в украинской думке

За Бульбу вскипит булава,

Как лезут из Далевой сумки

Покорные зову слова —

На кресле, безвылазно строгом,

Дрожит алфавитная цепь,

И Гоголь по вольным дорогам

Ведет заповитную степь.

1 июля 1927

Два вала [33]

Упорная всходит луна,

Свершая обряд молчаливый.

Подъемля и руша приливы,

Над морем проходит она.

Давно ли ты стала такой,

Пророчица глухонемая?

Давно ли молчишь, отнимая

У моря и сердца покой?

Две силы над нею бегут,

Подобные вздыбленным гривам:

Одну называют приливом,

Другую никак не зовут.

В то время, как первая бьёт

О скалы, не в силах залить их,

Вторая, в мечтах и наитьях,

Бессонное сердце скребёт.

Навеки пленённый луной,

Бескрылый, в усердии пьяном,

За нею по всем океанам

Волочится вал водяной.

Но там, где кончается он,

Споткнувшись о гравий прибрежный,

Другой нарастает прилежно

И плещет в квадраты окон;

И, в нём захлебнувшись на миг,

Под знаком планеты двурогой,

Томятся бессонной тревогой

И зверь, и дитя, и старик…

Два вала вздымает луна,

И оба по-разному явны,

Но правит обоими равно,

Естественно правит она.

6 апреля 1929

Атлас [34]

К богине верст мой дух присватался,

И вот поют мои стихи

Географического атласа

Необычайные штрихи.

Покуда ношею Атлантовой

На шее виснет небосвод,

Клубки маршрутные разматывай

Над картами земель и вод;

Перед чернилами и прессами,

С огнем Колумбовым в груди,

Непредусмотренными рейсами

По книге сказочной броди;

Иль, как Орфей, дельфина вымани,

Чтобы избавил от сирен,

Когда над линиями синими

Рука испытывает крен,

Когда, как мачты, перья колются,

Скользя дорогой расписной

По льдам, пылающим у полюса

Первопечатной белизной!

Перед Коперниковым глобусом

Теперь я понял, почему

На нем средневековым способом

Чертили парус и корму. —

Гудя векам прибойным отзывом,

На романтических путях,

Мне снова машет флагом розовым

Богиня чаек и бродяг!

1926

Горы [35]

Мы недолго будем хорониться

В домовинах, в рытвинах равнин —

Мы дорвемся до тебя, граница,

Горняя, как утро именин!

Мы, как дети, что от скудных линий

Переходят к сложным чертежам,

От равнины движемся к долине,

К мудрости, нагроможденной там.

И хвала двухмерному пространству,

Приучившему своих детей

К постепенности и постоянству

В изучении его путей!

Раньше — гладь! Везде один порядок.

Плоскость — раньше. Крутизна потом.

Грудь не сразу из-под снежных складок

Вырастает снеговым хребтом.

Знает ширь степного окоема,

Даже морю мерила края —

С высотою только незнакома

Молодость бескрайняя моя. —

Снится ей, как небо льдами сжато,

Как снега сползаются туда,

Рвутся вниз лавины-медвежата

И ревут от боли и стыда…

Снизу страшно, и клубится, плача,

Школьница-мечта. Но погоди:

Будет, будет решена задача!

Горы — наши! Горы — впереди!

28 сентября 1928

Экскурсия [36]

Плачь, муза, плачь!..

Пушкин

Из-за некошеных камышей —

Горы, похожие на мышей.

Тьма поговорок и тьма примет —

Нанят до гор осел «Магомет»…

Если гора не идет к нему,

Надо вскарабкаться самому.

Ссорится с ветром экскурсовод

(«Столько-то метров, такой-то год…»);

Зернами фирна — черные льды

(Жирные горы! Алла верды!);

Глетчерных семечек блеск и лузг.

Стеблем подсолнечным вьется спуск.

Дробью охотничьей гром заглох.

Эхо катает в горах горох.

Грозные тучи несутся вскачь

(Лермонтов падает…Муза, плачь!..),

Мышьим горохом об стену гор

Эхо кидает глухой укор.

1928

Ахштарское ущелье [37]

Речь уклончивая вершин,

Ложь извилин над хитрым кряжем

И змеиные шипы шин

Под бензиновым экипажем…

Десять метров — и поворот,

Четверть метра — и мы с откоса! —

Но суворовское «вперед!»

Поторапливает колеса.

Гнется взорванная стена

На отчаянных и упрямых,

И тревога затаена

В этих выбоинах и шрамах;

И ущелье, сомкнув края,

Угрожает смертью мышиной,

И несется шоссе-змея

За спасающейся машиной…

Стоп! и бьется, как у зверка,

Сердце загнанное в моторе. —

Снизу злая, как рок, река,

Сверху тоже «memento mori»[38],

А засевший здесь идиот

(Или демон с простой открытки)

Снисходительно продает

Прохладительные напитки…

1928

Кавказ [39]

Жеманных «ах!» и грубых «ух!»

С собой набрал турист-пролаза —

И, как несложных потаскух,

Использовал в горах Кавказа.

На белых гранях этих гор,

Тщеславной следуя привычке,

Он вырезал, как пошлый вор,

Свои беспошлинные клички. —

Нахальный контрабандный ряд

Дешевых чужеродных ссадин…

И эти ссадины твердят

О пошляках, прошедших за день!

Когда курортники уснут

В публичном доме междометий,

Кавказ меняет медь мину

На золото тысячелетий:

В ущелья демонской реки

Краями медленной лопаты

Уже другие пошляки

Вонзают имена и даты. —

И нравов не переменить

Надрезами и письменами —

Упорная проходит нить

Между бессмертными и нами;

Экскурсионные бюро

Противодействуют нахалам,

Но Лермонтовское перо

Прогуливается по скалам.

Август 1928

Туннель [40]

Туннель безвыходно открыт,

Гремит (а выглядел — тихоней),