Молчаливый полет - [44]

Прорезавших муть сумасшедшей пастели.

Он — грузный, трехуглый, трехгранный утюг,

И дно его площе речного парома.

Он тычется в север, он тычется в юг,

В экватор и в полюс, и в пояс разлома.

Он женскую руку, как знамя, несет,

Роскошную руку над пышным раструбом,

Блюдя подытоженный прачечный счет

В маневренном рейсе по чулам и юбам.

Но видя, что подлый ползёт холодок,

Послюненным пальцем коснутся снаружи,

И, скорчив гримасу, поставят, как в док,

В печную отдушину корпус утюжий.

24 ноября 1933

«Но поговорим по существу…» [234]

Но поговорим по существу

(Даже скорбь нуждается в порядке):

Я неплохо, кажется, живу

Я неплохо, кажется, живу

Отчего же дни мои несладки?

Так в тупик заходят поезда,

Так суда дрейфуют одичало…

Изменила ли моя звезда,

Изменила ли моя звезда,

Что меня в пути сопровождала?

Нет, звезда не изменяла мне,

Но, прорехи вечности заштопав,

Есть над ней, в двойном надзвездном дне,

Есть над ней, в двойном надзвездном дне,

Звезды, скрытые от телескопов.

Среди сфер, которых никогда

Никакая не изменит сила,

У нее была своя звезда,

У нее была своя звезда,

И вот эта… эта изменила.

3 января 1934

Память [235]

Кто ты, память? — зверь допотопий,

Что сквозь темя глядит назад,

Или духа бег антилопий,

Прозревающий наугад?

Сколько грустных воспоминаний,

Чей запутан, затерян счет,

Сколько песен, пропетых няней,

Нас, как призраки, стережет!

Сколько, память, с собой мы тащим!

Сколько гнилостных рваных ран

Проецирует в настоящем

Серебрящийся твой экран!

Неужели всё это было

И в прошедшее отошло?

Неужели с темного тыла

Третьим глазом мой мозг ожгло?

И не в будущем ли всё это,

В предугаданном наяву, —

Голос милой и колос лета,

До которых не доживу?

9-10 февраля 1934

Гавайские острова [236]

Погибели ищут фрегаты

И колониальных благ.

Вот залпом уважен триктраты

Гавайский архипелаг.

В подзорной трубе капитана —

— О в плоть облеченный миф! —

Туземная вьется лиана,

Прибрежный нежится риф.

За Куком звенит парусина,

Он взор отточил остро,

Он остров дарит нам, как сына,

Как песню дарит перо.

Капризу, хозяйской причуде

Творящего острия

Обязаны черные люди

Всей радостью бытия.

О выдумщик дерзкий! Ты чалишь,

Кормила сжав рукоять,

К народам, на карте вчера лишь

Начавшим существовать.

Но там, в сочиненном тобою,

Под палицей дикаря

Ты гибнешь — ты вынужден к бою,

И поздно рвать якоря…

Так мир, зачинающий войны,

В классовом гибнет бою,

Так в спичке огонь беспокойный

Жжет мать родную свою.

Так часто тому капитану,

Что дал нам имя свое,

Наносит смертельную рану

Грехов сыновних копье.

Так полон ты, трюм мой хозяйский

Рифмованной чепухи,

И мстят мне за то по-гавайски

Отцеубиийцы-стихи.

О, скорбный фрегат капитаний!

Вступая в кильватер твой,

Мы гибнем от наших созданий,

От выдумки роковой…

8 июня 1934

Три проекта улучшения связи [237]

На съезде деятелей связи

(Не помню только на каком)

Почтовых язв и безобразий

Был обнаружен целый ком.

И уверял один рассказчик,

Что из президиума там

Вдруг встал простой почтовый ящик

С приветом центру и местам.

«Я стар и вдрызг несовершенен…

(Он так сказал! Он был так мил!)

Меня еще товарищ Ленин

Слегка за шалости бранил…

Чтоб мир ценил мои заслуги

(Тут он издал печальный всхлип),

Я разработал на досуге

Почтовой связи новый тип.

К пивной, товарищи, бутылке

Приложим марку и печать…

Пока не кончил я, ухмылки

Прошу ехидные сдержать!

Затем, письмо в бутылку сунув

И спрятав адрес под стеклом

Ее в простор морских бурунов

Швырнем, за пенный волнолом;

Бутылку выловит акула,

Акулу выловит моряк,

Посмотрит, много ли сглотнула

И чем живот ее набряк,

Найдет письмо — и адресату

Его доставит без хлопот…

Хотя немного и по блату,

Зато какой переворот!..»

Еще не смолк басок железный

В почтово-ящичном нутре,

А уж президиум любезный

Евонной хлопает сестре:

«Увы, почтовая открытка,

Лишившись прыткости былой,

Теперь я — символ пережитка

У Наркомсвязи под полой.

Я — символ вялости и лени,

Я людям путаю дела,

И я, нуждаясь в новой смене,

Ее себе изобрела.

Я вам рублевку предлагаю:

На ней вы можете вполне

Писать каракулями с краю

Всё, чем вы пачкали на мне.

Через кассиршу и торговку

И всяких сделок переплет,

Я гарантирую, рублевка

На адресата набредет…»

Еще открыточным сопрано

Был пышный зал заворожен,

Как провода, зазвякав рьяно,

Полезли тоже на рожон:

«Сдаем и мы, — они запели, —

Невмоготу нам, как ни жаль!

Порой депеша в две недели

Ползет по проволоке в даль…

А ведь по нашему же брату,

По брату проволочных струн,

Шныряет в цирке по канату

С завидной скоростью плясун.

Манежа круглого колодец

Ему не страшен — он упрям.

Так пусть бежит канатоходец

По медным тропкам телеграмм!

Пусть он несет по всем просторам,

В срок и не требуя на чай,

На серых бланках — “Еду скорым”,

На бланках “молния” — “Встречай”!..»

От трех подобных предложений

Пришли в волненье почтари,

Но были в ходе бурных прений

Раскритикованы все три,

Хотя тайком передавали,

Что за фантазии разбег

И ящик там премировали

И двух других его коллег.

27 сентября 1934

Завоеватель [238]

Вот и выдержан карантин,

И шлагбаум скрипит московский…

Можно двигаться, Константин

Эдуардович Циолковский!

Годы движутся чередой

Мимо двориков, мимо звонниц, —

Вы по-прежнему молодой,

Вы по-прежнему македонец.

Вам, дерзающему юнцу,

Встарь завидовали архонты,

Сквозь профессорскую ленцу

Вы таранили горизонты.