Молчаливый полет - [45]

Только древний ли вам чета,

Вождь Иллирии, бич Ирана?

Прогремела ль его пята

От Меркурия до Урана?

Слава мужа ползет, как танк,

Александра несут фаланги,

Внуки двинут на Марсов Ганг

Ваши звездные бумеранги.

Не дряхлеющий Галилей,

Седобровые сдвинул дуги, —

То над армиями нулей

Снег отечественной Калуги.

С бесконечностью интеграл

Переглянется во вселенной:

— Разве кто-нибудь умирал? —

Спросит символ недоуменный.

Если горе постигло б мир,

Всё так сникло б, там всё притихло б,

Но Калужский гремит Эпир,

И в эфире — ракетный выхлоп!

Как Эпирский молокосос,

На коне покорявший расы,

Вы обходитесь без колес,

Мироплаватель седовласый.

Пышет пламенем Буцефал

Книгочета и звездочия:

На Юпитере — перевал,

На Сатурне — Александрия.

Удаляется красный свет

Погромыхивающей тучки,

Милой родине шлет привет

От учителя-самоучки…

Но, когда он, до самых пят,

Станет бронзой над молодежью,

Чем счастливцы его почтят,

Что положат к его подножью?

— О планетные летуны!

О сегодняшние химеры! —

Камень, вывезенный с Луны,

Странный папоротник с Венеры…

<Сентябрь-октябрь 1935>

Поезд Москва — Алма-Ата [239]

Пять суток мелькает, пять суток

В откосах разрезанный лёсс.

«К чему так? что так? почему так?» —

Бормочут ободья колес.

В степях познает северянин

С Востоком смешавшийся Юг.

Простор их, как зверь, заарканен,

Как жернов, он ходит вокруг.

Простор их круглее и площе

Степных бабокаменных лиц,

Там крепнет на зелени тощей

Заветный кумыс кобылиц.

Горбун, именуемый «наром»,

В чьи ноздри продет мурундук,

По тамошним долгим сахарам

Проносит раздвоенный тюк.

Верблюжьи покоятся кости

При гулком стальном полотне,

И едут московские гости

К далекой казакской родне.

____________________________

Джолбарсы у круч Алатау

Справляли кошачьи пиры,

Но не было признаков «мяу»

В раскатистом тигровом «ры».

Трещал саксаул на мангале,

И слушал ночной властелин,

Как люди в кибитке слагали

Стихи вдохновенных былин.

И вторил им ропот джолбарса:

«Террпеть не м-могу еррунды»,

Когда на коня-малабарца

Садился батыр Кобланды,

Когда отнимала измена

И с глаз уводила навек

Любимейшего Тулегена

У преданнейшей Кыз-Жибек…

Как шкура с разводами ости —

Фольклорные дали в окне,

И едут московские гости

К далекой казакской родне.

___________________________

Пять суток по рельсам кочуя,

Номады, мы вспомнить могли

Глухую пятивековую

Историю здешней земли.

Пятнадцать к ней только прикинув

Последних прославленных лет,

«Похожих на них исполинов, —

Мы скажем, — в истории нет!»

Обнять ее в очерке кратком —

В том нет никакого греха,

Полутора ж этим десяткам

Бумаги нужны вороха.

Словами не склонные брякать,

Беречь тут умеют плоды —

И сочного яблока мякоть,

И рыхлую россыпь руды.

Затем что и в шири и в росте

Тут с веком пошли наравне,

И едут московские гости

К далекой казакской родне.

_________________________________

В свинцовых глубинах столетий,

Среди глинобитных конур,

Одну из крепчайших мечетей

Сложил в Туркестане Тимур.

И, мимо нее проезжая,

Потомок Тимуровых орд

За кружкой вагонного чая

Наследием древности горд.

Он слышал, — почти до Чимкента

Тянулся живой виадук,

Одна непрерывная лента

В сто тысяч раскинутых рук.

Смерчи проплывали над степью,

Верст на сто пощелкивал бич,

И двигался мыслящей цепью

К мечетиным крепям кирпич.

Легендой, воскресшей в зюйд-осте,

Так дружба бежит по стране,

И едут московские гости

К далекой, но близкой родне.

16 октября 1935

«Выходят люди для работы…» [240]

Выходят люди для работы

И возвращаются домой.

Им неизвестно, где ты, кто ты,

Женоподобный демон мой.

Они обедают спокойно,

И каждый думает свое:

Агрессор замышляет войны,

Влюблен цирюльник в лезвие.

Но и веселым и усталым,

Им безусловно невдомек,

Какой ковшом десятипалым

Я хмель к губам своим привлек.

Не то б униженно пощады

Просить бы каждый был готов

У рук твоих и у помады

И вдетых в сумочку цветов.

Ты миллионами любима

Заочно, слепо, наперед,

Хотя б тебя бегущий мимо

И не заметил пешеход.

В уме и в талии поката,

К тому любая здесь глуха,

Что захоти — и быть без брата,

Без мужа ей, без жениха.

А нас, кому любовь-шутиха

Велела тогой сделать сеть,

Нас много ли, кто начал тихо

И не по возрасту седеть?

Кто знает, где твоя квартира,

В каком дворовом тупике?

Ты держишь минимум полмира

В наманикюренной руке.

14 мая 1936

«Была любовь, она не в добрый час…» [241]

Была любовь, она не в добрый час

Явилась нам. Родившаяся даром,

Она жила, и жар ее погас

И лег золой под ноги новым парам.

И плоть ее, сухая, как полынь,

Приняв закон вовек нетленных мумий,

Вошла в конверт, под зелень, чернь и синь

Почтовых дат и марочного гумми.

Ее несли в прохладу и покой,

Как дочь Египта к нильскому парому,

И в небесах прощальною строкой

Клубился вздох: «Я ухожу к другому».

Среди животрепещущих бумаг,

Там, где поют открытых писем птицы,

Прямоугольный плоский саркофаг —

Вот что осталось миру от царицы.

Не страстный лик, не чувство, что мертво,

На саркофаге резью начертали,

Но адрес той под адресом того,

Что от усопшей некогда страдали.

Ее доставил траурный состав

Под мой Тянь-Шань, под мавзолей Манаса,

Ей отдыхать среди верблюжьих трав

От плача букс, от певческого гласа.

Я потревожил бывшую на миг,

Чтобы прочесть и вновь сложить в порядке

И кирпичу крутой придать обжиг,

Придать незыблемость могильной кладке.

Роль палача на роль гробовщика