Молчаливый полет - [46]

Меня, любовник! — в дружбе эти трое,

И прах любви переживет века,

Стезями строк переходя в другое.

27 августа 1936

Вождь и поэт [242]

Та голова, большая и седая,

Что над скорбящей родиной застыла, —

Ее пронес, храпя и приседая,

Ингушский конь, роняя в Терек мыло.

Совсем на днях, совсем еще недавно

— Пусть это помнят русские и пшавы —

Она склонялась в дружбе равноправной

Перед другой, веселой и курчавой.

Она слила последний поворот свой

С кивком другой, вернув ей сень родную,

И на столетнем пире благородства

Одна к другой приблизилась вплотную.

Где рос один, другой скакал когда-то,

Обвалам радовался, непоседа,

И в пахаре приветствовал как брата

Не твоего ль, Орджоникидзе, деда?

Но нет с тобой, как с Пушкиным, разлуки,

И оттого в краснознаменной куще

Ваш общий друг соединил вам руки,

Великий друг, скорбящий и ведущий.

И там, где кормчего каспийской шхуны

Он караулит, выпрямляя плечи,

Над ним звенят российской музы струны,

Над ним гудит орган грузинской речи.

<Февраль-март 1937>

«Да одиночество — это скрипка…» [243]

Да одиночество — это скрипка,

Стонущая в незримой руке,

Меж тем как свершается пересыпка

Времени в двойственном пузырьке.

Щеку сдавив и глаза прищуря,

Мастер водит пучком волос,

В запаянной склянке бушует буря,

Песчаного смерча тянется трос.

Плещется в деревянной лохани

Колышкам грифа покорный шум,

И плещет на карликовом бархане

В колбочке трехминутный самум.

Смертью лелеемую пустыню

Запер ты в комнатке, стеклодув,

Но жизнь я бужу и струны пружиню,

Времени символ перевернув.

12 января 1938

Салтыков-Щедрин [244]

Книгу в руки взяв, некий важный чин

Говорил надменно и хмуро:

«Салтыков-Щедрин… Салтыков-Щедрин…

Это что еще за фигура?»

Крепостник-лентяй, не сходя с перин,

Пальцем рвал страницы журнала:

«Салтыков-Щедрин! Салтыков-Щедрин!

Ну и птицу ж ветром нагнало!»

Разевая рот на мужицкий клин,

Темя скреб мироед-хапуга:

«Злопыхатель, вишь, Салтыков-Щедрин,

Водит словом, вишь, вроде плуга…»

Даровым зерном расперев овин,

Сокрушался поп-лихоимец:

«Ой, не чтит церквей Салтыков-Щедрин,

Пресвятых господних любимиц!»

Толстосум, старшой средь гостей-купчин,

Уронив очки с переносья,

Бормотал: «Беда! Салтыков-Щедрин

Ест, как плевел, наши колосья».

«Старина отцов, лучше нет старин, —

Раздавался крик ретрограда, —

Стариной тряхни, Салтыков-Щедрин

“Пошехонской” только не надо!»

И штабной шпион, наживая сплин,

Чертыхался, отпрыск Иуды:

«Как в моей душе, Салтыков-Щедрин,

Разглядел ты прусские ссуды?»

Слышен он поднесь из-за наших спин,

Непридушенной своры скрежет:

«Салтыков-Щедрин? Салтыков-Щедрин —

Это тот, кто нас доманежит!»

Да, покуда жив среди нас один,

Хоть один кровавый наемник,

Смерть несет ему, Салтыков-Щедрин,

Величавый твой многотомник.

Да, меж тем как чад бредовых доктрин

Исторгают пьяные бурши,

Пред тобой дрожат, Салтыков-Щедрин,

И враги и их помпадурши!

7 мая 1939

Бурятское село [245]

Она — недотрога, ее не коснешься;

Направишься к ней, по дороге споткнешься;

Подступишься с нежностью, тут же запнешься

И, чуть размечтаешься, сразу очнешься.

Она — недотрога: таежницам рысям

Нужна ли труха неотправленных писем.

Двусерпие век соответствует высям,

Где месяц бурятский от звезд не зависим.

Она — недотрога: на крыльях рояля

Впивается в сердце шаманская краля,

Его ядовитыми связками жаля

И, в ходе охоты, свежуя и вяля.

А если мне снятся, как темные осы,

Пьянящие пятки, что ангельски-босы,

А если впитались в могучие косы

Моих поцелуев нескромные росы,

А если о трепете пойманной птицы

Твердят мне предплечья мои и ключицы,

И если в ноздрях перегон медуницы,

А в ухе — чуть слышное «мой бледнолицый»,

То это от слитого с бредом подлога,

От сладостных козней буддийского бога,

От струй Селенги, что бурлит у порога,

От глаз, что в бинокле сверкнули двурого,

От Вашей застольной, моя недотрога!

28 августа 1943

Глашатай [246]

Как возвестить, что крах разверзся

Пред взором вторгшегося перса,

Что вековая контраверса

Решилась в пользу дщери Зевса? —

Топчи зачатки лозных вин,

Бегун, пыхтящий, как дельфин!

Семь гряд и девять котловин —

От Марафона до Афин.

Под брань Ксантипп горшки ломая,

Несется весть, еще немая;

Вдогон, плечами пожимая,

Глядит софист, не понимая.

Без крылышек — гонец не бог! —

Мелькают пятки драных ног,

И золотой Дианин рог

Глашатай пылью заволок.

Ручьи не поят непоседу;

Удушье каркает по следу;

Стадиеглоту, верстоеду,

Ему б хоть выхрипеть победу…

________________________________

Когда всесильный феодал

Для жаркой сечи увядал

И взор на женщину кидал

В кругу послушных объедал, —

Скрещая взоры на герольде,

Народ шептал: «Влюблен король-де,

Но что за сласть младой Изольде

В таком козле, в таком кобольде?»

А под герольдом конь храпел,

От серебра и пены бел,

И, прячась, подданный робел,

Чей плод был тоже млад и спел.

И над подъемными мостами,

Ревя в трубу с тремя хвостами,

Ездок, напутствуемый псами,

Скликал на пир к червонной даме.

____________________________________

Случалось часто на Руси,

Что крепостные караси

Толклись со щуками в смеси,

Где думный рявкал: — «Огласи!» —

И весь посад, с очами долу,

Внимал приказному глаголу

О том, как судят за крамолу

И за содействие расколу.

И тучи шли на бирюча,

Сургучного бородача,

Что, в шубе с царского плеча,

Вещал, на звоннице рыча.

Крепи под грамотой печати!