Молчаливый полет - [26]

И получил от Центропилигрима

Глухой ответ: «Увяжем тчк»…

Затем еще: «Без плановой заявки

Бить нехристей придется босиком»…

Затем еще: «Послали камилавки»…

Затем еще: «Работайте верхом»…

Но из-под града папских отношений

Раздался крик: «Аминь! благодарим

За то, что всю, от пяток до колени,

Христову рать обул ты, щедрый Рим!

Пергаменты, исписанные бойко

Твоим бюрократическим пером,

Они же из телячьего опойка!

Ведь это же, по меньше мере, хром!..»

Виновные в отписочном уклоне,

Я вас вдвойне хочу предостеречь:

Была когда-то в древнем Вавилоне

Кирпичеобжигательная печь.

Ее директор тоже к бюрократам

Принадлежал. Был зодчества разгар.

Сезонники вопили над Евфратом:

«Даешь кирпич для храма в честь Иштар!»

Богиня ждет!.. А он строчит цидульки:

«Где ваша глина от рытья канав?»

«Кто в Хаммурабиевском переулке

снес дом, со мною не согласовав?»

«Зачем не перечислены остатки

Стройматерьялов трех последних лет?..»

Он вопрошал, пока не прибыл краткий

И крайне неожиданный ответ:

«Нам кирпича от вас уже не треба.

Сварганили мы церкву для Иштар.

А башню, что уткнулась аж под небо,

Венчает ваш последний циркуляр.

Он глиняный! — Спасибо вашим плиткам!

Спасла нас клинописная мура,

Чьи штабеля, чьи залежи с избытком

Вес дефицит покрыли нам… Ура!»

Виновные в регистратурном блуде!

Я поражу вас, наконец, втройне,

Поведав об аналогичном чуде

В Египетской, Хеопсовой, стране:

Там два царя, Фиванский и Мемфисский,

Друг другу долго ставили на вид

(Путем, конечно, частной переписки),

Что нет житья от роста пирамид,

Что, мол, пора заняться промыслами,

Что вырастить бы надо кустаря!

И ничего не вырастили сами,

Папирусы исписывая зря…

Но промысел отсюда всё же вырос,

Тот, что теперь мы лыковым зовем:

Служивший в канцеляриях папирус

Был превосходным лапотным сырьем.

Чему тройная учит вас былина? —

Фасон письма теперь у нас иной:

Нам служит не опоек, и не глина,

И не папирус Нила голубой.

Щади бумагу, племя бюрократье.

Струить добро из писчего греха

Могли лишь древние твои собратья,

И то в пределах данного стиха!

1934

Бог войны [134]

Солнцем — та же звезда —

Были дни осияны,

И суда, как всегда,

Волоклись в океаны,

И над пышной водой

Гнил на сваях причал,

И, от пены седой,

Ветер сушу качал.

По-лакейски, меж свай,

Без стыда, без утайки,

Вымогали на чай

Подгулявшие чайки.

Старый бог-солдафон,

Бог военных кутил,

Под бердышный трезвон

По земле проходил.

Грыз волну волнорез,

На прибой белобрысый

Безбоязненно лез

Материк остромысый.

В ресторан-материк,

В ресторан-поплавок

Старый бог-фронтовик

Свой бердыш приволок.

Сел на скрипнувший стул

Этот бог-выпивоха

И на волны подул,

Где взыграла эпоха,

Постучал бердышом

О железный бокал

И, не справясь — почем,

Подавать приказал:

«Майонез a la Льеж!

Маринад из Вердена!

Да чтоб соус был свеж!

Да чтоб перцу и хрена!

Человек, не зевай!

Человек, не студи!» —

Бог заплатит на чай,

Чай, свинчаткой в груди.

«Человек, приготовь

Ростбиф Битва-на-Марне!

Да чтоб булькала кровь,

Посырей, поугарней!

Человек, передвинь!

Человек, подогрей!»

Бог не любит разинь, —

Поскорей, поскорей!

«Человек! обормот!

Нацеди-ка мне живо

Из Мазурских болот

Молодого разлива!»

Бог оскалил свой клык,

Бог сигарой смердит,

На сигаре — ярлык:

Первосортный иприт.

«Человек, получи!..»

Рвется марш канонады.

Дуют в медь трубачи.

Богу сдачи не надо…

Шире неба — зевок.

Бог достаточно пьян.

Материк-поплавок…

Ресторан… океан…

Годы шли и прошли.

Те же волны и сваи,

Тех же шлюпов шпили

Ворожат, уплывая,

И за столиком, пьян,

Рыжей мордой поник

Тот же старый грубьян,

Тот же бог-фронтовик.

Но не тот, но не тот

Человек серолицый,

«Обормот», «обер-дот»,

Со щеками в горчице! —

Он веревку скрутил,

Чтоб, очнувшись, повис

Бог военных кутил,

Бог кровавых кулис.

Человек второпях

Крутит скатерти шустро,

Чтоб в сиянии блях

Вздернуть гостя под люстру…

Быть высокой волне.

Перегаром дыша,

Гость облапил во сне

Рукоять бердыша.

Старый бог-фронтовик,

Бог пивного гороха,

Бредом пьяных заик

Бредит он, выпивоха:

«Из калек — чебурек!

Человечий шашлык!

Человек! че…а…эк..!

Че…эк…эк..! че…эк…ик..!»

6 июля 1934

Вопрос о Родине [135]

В империи желтолицей —

Пожизненный пенсион…

На чучелиной ключице —

Белогвардейский погон…

В русском стоять музее,

О боже, ему дозволь,

Где выпушки, и фузеи,

И дикая кунья моль…

Но там нужны манекены,

Не метящие в тюрьму,

Свободные от измены

Отечеству своему!

И жмурится он, как филин,

От света правды родной,

В квартале, где чад курилен

И совести черный гной.

Кляня свой удел холопий,

Из трубки на пять персон

Тяжелый он тянет опий,

Тяжелый вкушает сон.

…И вот его шлют шпионом

В советский Владивосток —

По джонкам, зерном груженным,

Валандаться без порток.

Он — грузчик, в брикетной яме

Досуг проводящий свой,

С военными чертежами

Под всклоченной головой.

Он русские трудит плечи,

Он русским потом пропах,

Но привкус японской речи —

На лживых его губах:

От «ш» и от «щ», и даже

От «з» и от «л», отвык,

Поклажу дзовет покражей

Спионский его ядзык.

Друдзьями радзобраченный

Предатерьски до конца,

Он, с джонок сносивший тонны,

Не снес крупинки свинца.

Душа ж его по расстреле

Имела свои права:

Вдали перед ней пестрели

Священные острова;

И ждали ее во храме,

Бровями не шевеля,

Ожившие предки, «ками»,

Над шаром из хрусталя.

«О ками! Во имя мийи,

Дракона и всех светил,

Враждебной богам России