Молчаливый полет - [24]

Расчислить их жизненный срок.

Вот, служащий миру примером,

Герой метростроевской шахты,

Взял бур ты с бухты-барахты

Их за год пронзил поперек.

Речным подражая бассейнам,

Довольные сходством семейным,

Секунды впадают в минуты,

Минуты впадают в часы,

И льются века-баламуты,

К безбрежности званные на дом,

Скопляясь барашковым стадом

У береговой полосы.

Вот — к дамам под возрастный полог

Бальзак проникает, психолог,

Вопросом: «а сколь они пылки

И скольких любили они?»

Вот — годы в древесном распилке

По кольцам сочли лесоводы…

Откройте ж, земные породы,

Что было в Москве искони.

___________________________________

Вот в первой, в свежайшей, прослойке

Мы видим свидетельства стройки,

Мы видим опилки железа

И стружки недавней поры;

В грунту поперечного среза —

Поверхностный мусор и щебень,

Но это — истории гребень

И гордость планетной коры.

Под мусором первого слоя

Мы видим в стволе «Метростроя»

Обрывок печатной бумаги

Со знаками «…Смольный…напря…»,

Пол-ленты с матросской фуражки,

Погон и остаток обоймы.

Не сами ль вошли в этот слой мы?

Он жив еще, слой октября!

Как жидкость в аптечной мензурке,

Как дутыш, игрушечно-юркий,

Влекомый по трубке магнитом,

С черты мы скользим на черту —

К щепе, к баррикадам, разбитым,

Когда «для спокойствия классов»

Свисток Держиморды Дубасов

Поднес к матершинному рту.

Вот крестик и бражная кружка.

Откуда, дружок и подружка?

Кто сделал вас этаким фаршем,

Начинкой в земном пироге?

Мы грунт удивленно шебаршим…

Вдруг — видим: Ходынское поле,

Подарки, и царь на престоле,

И кровь на его обшлаге.

Всё ниже мы…сырость и мрак там…

Уже изменившимся тактом

Стрекочет сверчок метронома,

И шире у гири размах…

Вот шпага. Нам шпага знакома:

Из рук Бонапартовых выпав,

Она, средь капели и всхлипов,

Ржавеет в песчаных ножнах.

Всё ниже мы в узкой закуте.

Мы — столб остывающей ртути.

Гудит пустота Торричелли

Вкруг наших подъемных бичов.

Мы видим гнилые качели,

То бишь не качели, а плаху,

Где, катом подъятый с размаху,

Деленный мигнул Пугачев.

Под плахой — опять-таки бревна,

А с ними — Петлица Петровна,

Тугая пеньковая девка,

Любимая дочка Петра.

Не вышла, стрельцы, ваша спевка:

Женил вас на этой он даме,

Вы влезли в нее головами

И дергались в ней до утра.

Смотрите: тут знак «середина»,

Тут рослый советский детина

Выкачивал воду вручную,

По пояс в ней стоя притом.

Дух города пеплом врачуя,

Тут некогда в жженой селитре

Дождем пролился Лже-Димитрий,

Рассеянный пушкой фантом.

Глядите, наземные гости:

Вот след Иоанновой злости. —

Один из шести Иоаннов

(Не Грозный, но вспыльчивый князь),

Над ханами духом воспрянув,

Порвал их письмо на сафьяне,

Басму, призывавшую к дани,

И тут она втоптана в грязь.

Проходка, она не бездонна.

В ней каждый засек — это тонна.

Столетие — в каждом засеке.

Тут время, пространство и вес,

Три средства, что словно в аптеке

Слились и разбиты на дозы,

Чтоб были обузданы грозы

В земных филиалах небес.

Мы — низко, и дно уже близко,

Н всё еще есть переписка

С веками — посредством оказий,

Путем бесконтрольных услуг.

Использовав древние связи

И почве доверясь как другу,

Так витязь прислал нам кольчугу,

Лопатой открытую вдруг.

Так жернов для дикого проса

От голого каменотеса

Пришел к нам в простой упаковке

Из обызвествившихся свай.

Так мамонт, бродяга неловкий,

Ребристый, как решка на гривне,

Уткнулся глаголицей бивней

В подземный советский трамвай.

1933

Ведущий [131]

Утихли вагонные толки,

Загружены спальные полки,

Мигает свеча в фонаре,

И полночь — в оконной дыре.

Забытый на столике с чаем

Стакан равномерно качаем,

И ложкой звенит он, и звон

Баюкает сонный вагон.

За сон и спокойствие сотен,

За то, что их путь беззаботен,

Один отвечает — гляди! —

Один, далеко, впереди.

Рука его в жесткой перчатке

Лежит на стальной рукоятке,

И липнет к манометру взор,

Со стрелкой ведя разговор.

Он ловит зеленые знаки,

Зажженные кем-то во мраке,

И, красный заметив огонь,

На тормоз кидает ладонь.

У почты — свинцовые пломбы.

Пакеты вздыхают — о чем бы? —

О том ли, что ломок сургуч?

О том ли, что больно могуч?

А рядом с сургучною знатью —

Незнатные, судя по платью:

Их буквы разъехались врозь…

Колхозная почта, небось.

За точность доставки газеты,

За то, что в порядке пакеты,

Один отвечает — гляди! —

Один, далеко, впереди.

Всю ночь за этапом этап он

Пытает чувствительный клапан

И мрак, уплотненный кругом,

Буравит колючим свистком.

Чтоб топке не дать перекала,

Он дергает вниз поддувало,

И сыплется жар под откос,

На миг осветив паровоз.

Цистерны с разливом мазута

Исчислены в нетто и брутто;

На уголь пшеницу и лес

Поставлены меры и вес;

Тот уголь накормит заводы,

Стальные пройдя пищеводы;

Тот хлеб, очевидно, готов

Для топки сердец и голов.

За наши глубины и шири,

За то, чтоб «не в пять, а в четыре»,

И он отвечает — гляди! —

Вон тот, далеко, впереди.

С помощником, черным от гари,

Он слит в производственной паре;

Там потом покрыт кочегар,

Но главный трудящийся — пар.

Пар трудится, правда, тогда лишь,

Когда ему угля подвалишь,

А если отпустишь на шаг,

Он давит на стенки, он — враг!

Когда огласятся дороги

Сигналом военной тревоги,

Втройне пригодится тогда

Ведущий в ночи поезда:

К решительным славным невзгодам

Он двинется вздвоенным ходом

И пушки потянет легко

Один, впереди, далеко.

Теперь же глядит он из будки,

Не слушая старой погудки: