Молчаливый полет - [23]

Это плата — тризна по старинке,

Чтоб за гибель человеко-дней

Черный хлеб вкусил прогулодей.

Путь один — и русским и татарам,

И взялись коломенцы недаром,

По три смены, вечно наяву,

Лесом цифр оборонять Москву.

Бьют железо. Расширяют хоз. ст-во.

Производят средства производства,

Льют со стен расплавленную сталь,

А осаде — лютая печаль.

28–30 мая 1931

От взрыва до взрыва [129]

Нас воспитывали на вздоре,

В атмосфере глупых историй,

С детских лет нас учили врать

То про «Русь», то про «вражью рать»;

Нас водили смотреть спектакли,

Где при свете горящей пакли,

Как на скачках, как на пари,

Состязались богатыри;

Нам показывали в «Третьяковке»,

Как цари, мол, бывали ловки,

Умудряясь (любовь слепа)

Сыновьям кроить черепа.

Город-баба, город-шептуха —

Вот копилка русского «духа»,

Поднакапливавшая впрок

Сплетни сухаревских сорок.

Сорок ведер — в каждом бочонке;

Сорок градусов (дважды!) — в жженке;

Конский поезд купецких дрог,

Как мокрица, сороконог;

Каждый храм к своему подножью

Гнул прохожих, во славу божью;

Сорок на сорок… звон и дрожь…

«Бога славь, а мошны не трожь!»

В переулках Сорокосвятских,

В полосатых будках солдатских

Вспоминали говоруны

Гром «Отечественной» войны.

Над Москвой расстилался порох,

Белый ладан чадил в соборах,

И чеканились ордена

Бригадирам Бородина.

Сорок градусов Реомюра

Никакая не стерпит шкура,

Особливо — кожный покров

Европейских нежных полков…

Сорок тысяч голодных и слабых

Побирались на русских ухабах:

«Cher ami… Cher ami… Cher ami…»

«Шерамыжники, черт возьми! —

Сорок тысяч из полумильона —

Как мы нехристя съели-то, вона!»

Невредимо уйдя от грозы,

Пузо к пузу, лизались тузы.

Где фельдмаршалом — зимняя стужа

От заставы до Дорогобужа,

Где в бесхлебьи и в серии бед

Воплотился генералитет,

Где мороз — согласитесь, Кутузов! —

Понадежней военных союзов,

Там не трудно забить в барабан

И прослыть благодетелем стран.

Пригрозив Мономаховым бармам,

Бонапарт (по-тогдашнему «тать»)

Был освистан российским жандармом

(Что не всякий бы мог предсказать).

Но — актер, уходящий со сцены,

Где весь мир — его зрительный зал, —

Страха ражи, Кремлевские стены

Он под занавес миной взорвал.

Этот страх — только маленький страхик

В перспективе промчавшихся лет,

И сыграл свою партию трагик,

И простыл фейерверочный след.

Но на память о взрывчатой мине

И грозе, миновавшей госпол,

Для «анафем», «осанн» и «аминей»

Царь задумал строить оплот. —

От французской мины отпрянув

Пятерней золоченых бомб,

Этот храм — пятерых тиранов

Засвидетельствовал апломб.

Он, возвысившись именито,

Сотрясался в нутре порой, —

От Каляевского динамита,

От пальбы за советский строй.

Не шнура терпеливой сапы,

Не жестянки с криком «прими!»,

От которой гибли сатрапы

С кучерами и лошадьми, —

Динамитных пилюль отведав,

Золоченый, но горький храм,

На площадке Дворца Советов,

Как пилюля, ты лопнул сам!

Нас воспитывали на вздоре,

В атмосфере глупых историй…

Сказка — складка, а песня — быль

И пилюль золотая пыль.

1932

В разрезе Москвы [130]

В Москве, за ручьем Черторыем, ка —

нава, колдобина, выемка.

В Москве, за Неглинкой-рекой, ка —

менья дробит глиноройка.

Взрыхляйся с утра и до ночи, ну —

тро обращай в чревоточину,

Изверженным прахом пыли, ца —

рапай свой профиль, столица!

В грунту из пека и подзола кол —

дует подпочвенный колокол,

В трезвоне обеденных смен — ды —

ханье забытой легенды.

Не благовестящий ли Китеж ку —

рлычет сквозь круглую вытяжку?

Нет, рельсы, бегущие вниз Нью —

Йоркской подсказаны жизнью,

А почву грызущая трасса во —

рчит и грохочет внеклассово,

Вонзая в земное нутро ги —

гантские когти дороги.

_______________________________

Как лучше — в длину, поперек ли

Планетные резать пласты?..

Колодцы, они — как монокли:

В них — зоркость, но не широты.

Резнем-ка продольно — чтоб мокли

В раздвоенных руслах мосты,

Чтоб клады нашлись и о пёкле

Шептались гнилые кресты!

Жилось этой бабе, Москвище,

С поповьем ее и трупьем!

Не знал недостатка ты в пище,

Могильный ее глинозем,

Но, райской обители чище,

Под ней мы туннели пробьем —

И пусть себе дремлет кладбище

Над бдящим под ним фонарем.

Конечно, мы были бы рады,

Разрезав Москву пополам,

Найти в ее профиле клады,

Зарытые некогда там…

Алмазы, червонцы, лампады,

Пока не нашли вас, вы — хлам.

Но ждать Метрострою не надо:

Он — клад и зарок себе сам.

В деталях продольной картины

Речной не хватает волны:

Над рельсами — заросли тины

И медленные плывуны.

Там — глинистый берег стремнины,

Тут — кафельный выгиб стены,

И все-таки русла едины,

Хоть графики их не равны.

_____________________________

Ты короток, узок и шаток,

Подземной дороги зачаток.

Но, сверла в земные потемки

Вонзающий исподтишка,

О черный колодезь в подземке

Среди проводов-многохвосток,

Ты — червеобразный отросток,

Ты — жизни слепая кишка.

Приблизимся к первым ступеням,

Плащи из брезента наденем,

В земные архивы заглянем,

Застанем былое врасплох!

Подобно заботливым няням,

Опустят нас детские клети

В погонные метры столетий,

В слоеное тесто эпох.

Земного полна перегною,

Москва набухала квашнею,

Под сдобные вздохи и всхлипы

Века громоздя, как блины.

Так пучатся в море полипы,

Так ширится ветка коралла,

Так почва росла и сгорала

На черных дрожжах старины.

Всю эту слоистость и пестрядь

Нам надо теперь зареестрить,

По тысячелетьям и эрам