Молчаливый полет - [22]

Зоркой мысли вонзим острие,

Чтоб грядущий астроном ощупал

Заграничный надсолнечный купол.

От Полярной звезды до Луны

Снится щель мне огромной длины.

Сердце радо, и звезды Востока

Поднимаются с правого бока.

25–26 ноября 1931

Средняя Азия [126]

Мы наших рек не бережем —

Учета нет российским рекам,

Но за пустынным рубежом

Все воды взвешены узбеком.

В архив беспамятных морей

Не сдаст, не пустит свой поток он:

Дарье в арыках веселей,

Дарья впадет в пахту и в кокон.

На пальцах рук окончен счет,

Узбеки грамотны отныне,

И мудрость Ленина течет

По зацветающей пустыне.

Чтоб эту мудрость уберечь,

Бурлят сердечные арыки,

И льется сталинская речь

В Узбекистан многоязыкий.

Слова московских площадей

Перед мозаикой мечети

Пронзили музыкой своей

В пустынях выросшие дети.

Гортанно-песенная резь

И пионерская команда —

Лишь здесь возможна эта смесь,

Лишь здесь, под небом Самарканда!

Но шум базаров заглушен

И блекнут яростные краски

Для смуглых девушек и жен,

Одетых в саваны и маски.

Дурной закон их всех обрек,

Дурных законов им не надо,

Срок заточения истек

Для их смеющегося взгляда, —

И рвется к небу мотылек,

Пробивший кокон шелкопряда.

28 февраля 1931

Керченские курганы [127]

Около княжества тмутаракан

В поле Корчевы насыпан курган.

Призрачный холм, приблизительный конус

Полем пунктирным завлек далеко нас.

Долго мы шли с Митридатовых гор,

Шли и пришли и вошли в коридор:

Царство расчета? Республика формул? —

Бред, говорят, мол, мифический вздор, мол…

Сферы сосудов для тлеющих губ

Скудного склепа обставили куб;

Терпят, и служат, и стонут с натуги

Скрепы квадрата, решенного в круге;

Страшные кольца во тьме голубой

Плавно сужаются над головой;

В центре над ними смеется лазейка:

«Влезь-ка снаружи, проникни, посмей-ка!»

Ветер заглядывает в дыру,

Тлеет история на ветру;

В люк ее, — глаз различает легко мой, —

Сыплются годы рудой невесомой;

В каменной домне, — рисуется мне, —

Плавят их все на незримом огне;

В ломкую память и в книжные брусья

Кто их формует, решить не берусь я:

Плитами вечности, — знаю лишь я, —

Выстелен желоб для лет и литья.

Выйдемте в поле, чихнемте, и вот он —

Дымом, как проволокой, обмотан,

Дрожью исходит у Керченских вод

Металлургический черный завод!

Здесь настоящие высятся домны;

Нормы их выработки огромны;

План — и по плану следят мастера,

Чтобы рудой заполнялась дыра.

Служит железо нам, но не всегда ведь

Именно так его будем мы плавить.

Разве не дует нам техника в лоб?

Разве не сменим мы рысь на галоп?

Разве отдать не придется на лом нам

Части, притертые к нынешним домнам?

Вы, кто достигнет столь славных побед,

Вникните в мой неразумный совет:

Вымершим домнам придайте подобья

Древнекурганного холма-надгробья;

Кладом веков разложите в печи

Крючья, лопаты и кирпичи;

Глиной, как здесь, иль песком, как в Египте,

Чем вам понравится, тем и засыпьте,

И после смерти кладите туда

Лучших в Союзе героев труда,

Чтобы терпели и выли с натуги

Скрепы квадрата, решенного в круге,

Чтобы сужались во тьме гробовой

Плавные кольца над головой!

4–5 ноября 1931

Коломна [128]

Бьют в железо. Поджигают срубы.

Голосят в серебряные трубы

И выпрядывают на врага

За коломенские округа.

Как пошла Коломна на разведку,

Ткнула в бок Рязанскую соседку,

Подсобила Суздальской сестре,

За Москву сгорела на костре.

Но очухалась и вновь окрепла,

Дивной птицей вознеслась из пепла,

Чтобы снова на приокском рву

Грудью стен оборонять Москву…

Плохо начал! — Ведь зальют же грязью!

Ведь пишу я летописной вязью!

Ведь не трудно рассмешить до слез,

Этим слогом пользуясь всерьез!

Он уже достаточно поношен:

Много лет его носил Волошин,

В нем ходил и Алексей Толстой.

Он был скроен в частной мастерской.

Бьют эстетов. Действуют в бригадах,

Борются в газетах и докладах,

И, самих себя опередив,

Презирают всякий рецидив.

Старина ни в чем недопустима. —

Русь? Татары? — Мимо! мимо! мимо! —

Останавливаться, как в кино,

Строго-настрого воспрещено.

Бьют к отвалу. В пене яму вырыв,

Винт забрызгивает пассажиров,

И бегут московские мосты

В пестрый край коломенской версты.

По указке штурманских методик

Голосит веселый пароходик,

И бегут от нас, как от врага,

Улепетывают берега.

Мы — туристы. Жадны мы и зорки.

Вот Коломенское на пригорке:

Здесь народ «тишайшему» царю

Дунул бунтом в самую ноздрю.

Здесь же, кровью белый храм зашлепав,

Поднимал Болотников холопов

И охотников до передряг

Собирал под самозванный стяг.

Едем дальше. Над поемным лугом

Бьет Коломна по бродячим стругам,

У ограды своего кремля

Останавливаться не веля.

А за нею — в сторону, к татарам —

Бьют в железо, трубным пышут жаром,

Соревнуясь накрест, напролом,

С Ленинградом, Тулой и Орлом.

Нас ведет туда подросток Маша,

Нам читает проводница наша

(Грамотная только первый год):

«Машин, но строительный завод…»

Было время. Мерли с голодухи.

Мать-история была не в духе,

И решила братская Казань

Взять последнюю с Коломны дань.

Но не дань былого лихоимства —

Дань рабочего гостеприимства:

Кровлю, хлеб и место у станков

Для бежавших с Волги степняков.

И потомки воина Мамая

В карнавалах Октября и Мая

Составляют здесь и посейчас

Шесть процентов шествующих масс.

Бьют по браку, по прорывам плана,

По ленце, гноящейся, как рана,

И растратчикам чужих минут

В черной кассе плату выдают.

Это смахивает на поминки.