Молчаливый полет - [20]

И что братство трудящихся — это не бред,

И синоним республики — джумхуриет…

Фергана — это прозвище целой долины,

Имя главного города этой долины.

Это — фабрика гор, где б казался Казбек

Лишь кустарным бугром от садовых мотык,

Где себе на потребу ломает узбек

Благородный тургеневский русский язык.

Кстати, русский язык! — я ведь был педагогом

Там, где пахнет безводьем, ослами, исламом,

И довольно успешно соперничал с богом

Перед выше уже упомянутым храмом.

Под неистовый благовест этого храма,

В Высшем педагогическом институте

Полтораста узбеков учились упрямо,

Рылись в книгах, докапываясь до сути.

И, когда мы по-русски спрягали глаголы,

Лютый колокол рявкал в злокозненной гамме,

Бог врывался в аудиторию школы,

Бил по кафедре медными кулаками. —

«Я, ты, он!..» — был отпор коллективного грома,

«Бью, бьешь, бьет!.. рву, рвешь, рвет!» — отвечали десятки,

И грамматика звон вытесняла из дома,

С ним катилась по плацу в невидимой схватке…

Наконец надоело. В огромной палатке,

По коврам и кошмам, заменяющим стулья,

Мы расселись на корточках в пестром порядке,

С беспорядочным шумом пчелиного улья.

День уже истекал, из чего вытекало,

Что жара — за горами. Но будемте кратки,

Как и те, что громили, под свист опахала,

Исполкомские промахи и недостатки:

Придушив подвернувшегося скорпиона

(Кстати, лучшее средство — настой из него же),

Атаджан Ниазмет говорил упоенно,

Что вода нам нужна, но учеба — дороже.

И что, если мулла с христианской мечети

Нас глушит, барабаня по медным нагорам,

Надо звон запретить, и приказ о запрете

Должен быть как поливка — ударным и скорым.

А о том, что цветет революция ярко,

И по линии женщины — даже ярчайше,

Возмущаясь молящейся в церкви дикаркой,

Говорила студентка Юлдашева Айша,

Двадцатипятикосая (расовый признак)

И немного раскосая (местный обычай),

Знаменитая пляской на свадьбах и тризнах,

Гюль-райхан, или роза, в стремнине арычьей.

Фаткуллу Раахимджана кусали москиты,

От которых защиты я, кстати, не знаю,

Но слова его были не столько сердиты,

Сколько смежны со словом «недоумеваю»:

Он провел параллель между ныне и прежде

И прибавил, что храм — разновидность нарыва,

Что, поставленный в память о тюрке-невежде,

Он, как памятник, должен стоять молчаливо…

После митинга пели о хлопковой вате

И грядущем с машинами западном брате,

Долго пели про то, как на главном посту

Здесь поставили воду и вату-пахту.

Эта песня ревела пустынным зверьем,

Шелестела песком и валютным сырьем,

Колыхалась, как дышло шатровой арбы,

Как ишачьи тюки и верблюжьи горбы,

И, шурша, точно шелком расшитая ткань,

Глубочайшими га раздирала гортань.

В нежный пух разбивая и в глинистый прах

Театральные бредни про птицу-мечту,

Воплощенная в Шахимарданских горах,

Натуральною трелью в мелодию ту

Временами вливалась и Ваша, хьолинг,

Ваша Синяя птица, поэт Метерлинк!

Здесь фантазия Ваша по клеткам поет

И на ветках сидит и роняет помет.

………………………………………………..

Проезжая барханным простором Аральским,

С багровеющим в памяти Туркестаном,

Я смотрел на орлов с их лицом генеральским

И на сизоворонок с их задом-султаном.

Золотые изведав полупустыни,

Облиняв и оперившись в хлопковой нови,

Мы огромными птицами стали отныне,

Перелетными птицами русских зимовий.

Да, как птицы, прожженные хмелем чужбины,

Будем тамошний ветер ловить мы покуда,

Но вернемся к верблюдам на жесткие спины,

Но отведаем перцем горящие блюда!

9 марта 1931

План [121]

…мы, сторонники слияния в будущем национальных культур в одну общую (и по форме и по содержанию) культуру, с одним общим языком, являемся вместе с тем сторонниками расцвета национальных культур в данный момент, в период диктатуры пролетариата.

И.В. Сталин

Политический отчет ЦК ВКП (б) на XVI съезде

А имела Новая башня двадцать окон. И делилось каждое окно на пять окошек. А каждая их пятерка представляла собою неповторимую комбинацию. И вставленные в них стеклышки имели сто различных оттенков. Пятьдесят из них были мужские, а другие пятьдесят — женские. Художник был один, и все окна сливались в одну систему. А порядку ее порядка самой природой был поставлен строгий предел.

Восточный эпос

Кондопога, Тракторщина, Сясь…

Волны цифр — от Польши до Китая.

Знаки скачут, искрясь и резвясь,

Но геометрически-простая

Их обволокла взаимосвязь.

Осторожность творческой оглядки

Скрыта в кажущемся беспорядке

Рудных дыр и нефтяных озер.

Это — план. Он мастерски хитер,

Ибо песню к технике притер.

Ведь созвучья, как железо, ковки,

Ведь включил я в план моей рифмовки

Всевозможные перестановки,

И недаром в этих ста строках

Взят предельный для строфы размах.

Многокрасочна и широка ты,

Карта роста, карта скрытых сил!

Дух эпохи, творчеством объятый,

Треугольники, кружки квадраты

На твоем щите изобразил.

Но, символизируя заводы,

Покажи нам, карта, и народы,

Что сквозь сеть твоих координат,

Коллективизируясь, глядят

В наши героические годы. —

Там, где, высунув соседский ус,

Пан грозит нам и исходит спесью,

Новый климат близится к Полесью:

Влажный край свой сушит белорус,

Фонды рек он учит равновесью.

Там, где жито сеют в октябре,

«Де з пiд низу чорноземом пре»,

Мать-плотину строит украинец,

И горит, как бусы именинниц,

Диво, отраженное в Днепре.

Где под хруст азовских солеварен